Неточные совпадения
Генерал Епанчин жил
в собственном своем
доме, несколько
в стороне от Литейной, к Спасу Преображения.
Кроме этих двух
домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное и значительное поместье; была еще
в Петербургском уезде какая-то фабрика.
— Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат, дело уж не
в том, что ты не отказываешься, а дело
в твоей готовности,
в удовольствии,
в радости, с которою примешь ее слова… Что у тебя
дома делается?
Лет пять спустя, однажды, Афанасий Иванович, проездом, вздумал заглянуть
в свое поместье и вдруг заметил
в деревенском своем
доме,
в семействе своего немца, прелестного ребенка, девочку лет двенадцати, резвую, милую, умненькую и обещавшую необыкновенную красоту;
в этом отношении Афанасий Иванович был знаток безошибочный.
Она поселилась
в деревенском
доме, и воспитание маленькой Настасьи приняло чрезвычайные размеры.
В этом небольшом поместье оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный
дом; убран он был особенно изящно, да и деревенька, как нарочно, называлась сельцо Отрадное.
Мари была ее дочь, лет двадцати, слабая и худенькая; у ней давно начиналась чахотка, но она все ходила по
домам в тяжелую работу наниматься поденно, — полы мыла, белье, дворы обметала, скот убирала.
Однажды поутру она уже не могла выйти к стаду и осталась у себя
в пустом своем
доме.
— Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало быть, хотите жить
в его
доме?
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя
дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и
в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное,
в такую минуту!
Но тут сам сатана и подвертел: светло-голубая оказалась англичанка, гувернантка, или даже какой-то там друг
дома у княгини Белоконской, а которая
в черном платье, та была старшая из княжон Белоконских, старая дева лет тридцати пяти.
А известно,
в каких отношениях состоит генеральша Епанчина к
дому Белоконских.
— Отсюда далеко: у Большого театра,
дом Мытовцовой, почти тут же на площади,
в бельэтаже… У ней большого собрания не будет, даром что именинница, и разойдутся рано…
Вот этот
дом, да еще три
дома на Невском и два
в Морской — вот весь теперешний круг моего знакомства, то есть собственно моего личного знакомства.
Впрочем, почему же не ввести мне сына моего лучшего друга и товарища детства
в этот очаровательный семейный
дом?
— Марьи Александровны нет
дома, — проговорила она, особенно вглядываясь
в генерала, — уехали с барышней, с Александрой Михайловной, к бабушке.
— Знаете, мой милый, я несколько поэт
в душе, — заметили вы это? А впрочем… впрочем, кажется, мы не совсем туда заходили, — заключил он вдруг совершенно неожиданно, — Соколовичи, я теперь вспомнил,
в другом
доме живут и даже, кажется, теперь
в Москве. Да, я несколько ошибся, но это… ничего.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит
в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще
в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти
в один
дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
Визит к ней, — это пять минут,
в этом
доме я без церемонии, я тут почти что живу, умоюсь, сделаю самый необходимый туалет, и тогда на извозчике мы пустимся к Большому театру.
Вот
в этом
доме, мы уже и пришли…
— О нет, — отвечал Коля, как раз столкнувшийся вместе с ними
в воротах
дома, — я здесь давным-давно, с Ипполитом, ему хуже, сегодня утром лежал. Я теперь за картами
в лавочку спускался. Марфа Борисовна вас ждет. Только, папаша, ух как вы!.. — заключил Коля, пристально вглядываясь
в походку и
в стойку генерала. — Ну уж, пойдемте!
— Я с величайшим удовольствием. Но мы, впрочем, увидим. Я теперь очень… очень расстроен. Что? Уж пришли?
В этом
доме… какой великолепный подъезд! И швейцар. Ну, Коля, не знаю, что из этого выйдет.
Еще до
дому не дошел, к майору потребовали, потом пришлось
в роту зайти, так что домой воротился совсем ввечеру.
Ведь он
в твоем
доме, при твоей матери и сестре меня торговал, а ты вот все-таки после того свататься приехал да чуть сестру не привез?
Он был вдов, совершенно никого наследников, кроме тетки князя, родной племянницы Папушина, весьма бедной женщины и приживавшей
в чужом
доме.
Нельзя не заметить при этом, что
в их
доме довольно долго существовало какое-то неприятное настроение.
«Видно из того, что она его каждый день пригласила ходить к ней по утрам, от часу до двух, и тот каждый день к ней таскается и до сих пор не надоел», — заключила генеральша, прибавив к тому, что чрез «старуху» князь
в двух-трех
домах хороших стал принят.
Раза два он жестоко, впрочем, поссорился с Лизаветой Прокофьевной, объявил ей, что она деспотка и что нога его не будет
в ее
доме.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить;
в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми
дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных
в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет
в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку
в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать
дом,
в который ему так хотелось зайти.
Визит этот был для него, впрочем,
в некотором отношении рискованным. Он затруднялся и колебался. Он знал про
дом, что он находится
в Гороховой, неподалеку от Садовой, и положил идти туда,
в надежде, что, дойдя до места, он успеет наконец решиться окончательно.
Дом этот был большой, мрачный,
в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зеленого.
Некоторые, очень, впрочем, немногие
дома в этом роде, выстроенные
в конце прошлого столетия, уцелели именно
в этих улицах Петербурга (
в котором все так скоро меняется) почти без перемены.
В этих
домах проживают почти исключительно одни торговые.
— Однако же ты всю компанию разогнал; сам вот
в родительском
доме сидишь, не проказишь. Что ж, хорошо. Дом-то твой или ваш общий?
— Не знаю совсем. Твой
дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты
в таком
доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть
дом!»
— Вишь! — неопределенно усмехнулся Рогожин, не совсем понимая неясную мысль князя. — Этот
дом еще дедушка строил, — заметил он. —
В нем всё скопцы жили, Хлудяковы, да и теперь у нас нанимают.
Засел бы молча один
в этом
доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни одному человеку не веря, да и не нуждаясь
в этом совсем и только деньги молча и сумрачно наживая.
А так как ты совсем необразованный человек, то и стал бы деньги копить и сел бы, как отец,
в этом
доме с своими скопцами; пожалуй бы, и сам
в их веру под конец перешел, и уж так бы „ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, всё ты до страсти доводишь“.
Он останавливался иногда на перекрестках улиц пред иными
домами, на площадях, на мостах; однажды зашел отдохнуть
в одну кондитерскую.
Сама хозяйка
дома ответила ему, что Настасья Филипповна еще с утра уехала
в Павловск к Дарье Алексеевне «и даже может произойти-с, что останутся там и несколько дней».
Этот демон шепнул ему
в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не поедет
в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда, к тому
дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он
в Петербург приехал».
И вот князь судорожно устремляется к тому
дому, и что же
в том, что действительно он там встречает Рогожина?
А теперь, у
дома, он стоял по другой стороне улицы, шагах
в пятидесяти наискось, на противоположном тротуаре, скрестив руки, и ждал.
Как не понравились ему давеча эта гостиница, эти коридоры, весь этот
дом, его номер, не понравились с первого взгляду; он несколько раз
в этот день с каким-то особенным отвращением припоминал, что надо будет сюда воротиться…
В этих воротах, и без того темных,
в эту минуту было очень темно: надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний свет, и
в то самое время, как князь подходил к
дому, туча вдруг разверзлась и пролилась.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не
в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я,
в качестве хозяина
дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
— Конечно,
дом сумасшедших! — не вытерпела и резко проговорила Аглая, но слова ее пропали
в общем шуме; все уже громко говорили, все рассуждали, кто спорил, кто смеялся. Иван Федорович Епанчин был
в последней степени негодования и, с видом оскорбленного достоинства, поджидал Лизавету Прокофьевну. Племянник Лебедева ввернул последнее словечко...
И деревья тоже, — одна кирпичная стена будет, красная, Мейерова
дома… напротив
в окно у меня… ну, и скажи им про всё это… попробуй-ка, скажи; вот красавица… ведь ты мертвый, отрекомендуйся мертвецом, скажи, что «мертвому можно всё говорить»… и что княгиня Марья Алексевна не забранит, ха-ха!..
Самое же капитальное известие
в том, что Лизавета Прокофьевна, безо всякого шуму, позвала к себе Варвару Ардалионовну, сидевшую у девиц, и раз навсегда выгнала ее из
дому, самым учтивейшим, впрочем, образом, — «от самой Вари слышал».