Неточные совпадения
— Куды!
В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно…
Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
Гаврила Ардалионович кивнул
головой князю и поспешно прошел
в кабинет.
Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до
головы, затем быстро указал ему стул, сам сел несколько наискось и
в нетерпеливом ожидании повернулся к князю. Ганя стоял
в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги.
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил
голову, чтобы
в чужие дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас
в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его
голову, а затем гармония
в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше.
Осел ужасно поразил меня и необыкновенно почему-то мне понравился, а с тем вместе вдруг
в моей
голове как бы все прояснело.
Напротив,
голова ужасно живет и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина
в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и, может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем все знаешь и все помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и
в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится.
Крест и
голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько
голов и глаз снизу, — все это можно нарисовать как бы на третьем плане,
в тумане, для аксессуара…
Впрочем, на меня все
в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал
головой и дивился, как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат.
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих.
В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя
голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было
в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, с огромною, курчавою, рыжеватою
головой. Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие.
В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.
— Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно…
в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматривая князя с ног до
головы самым бесцеремонным образом; она
в нетерпении ждала ответа, как бы вполне убежденная, что ответ будет непременно так глуп, что нельзя будет не засмеяться.
Я, князь, не по расчету
в этот мрак иду, — продолжал он, проговариваясь, как уязвленный
в своем самолюбии молодой человек, — по расчету я бы ошибся наверно, потому и
головой, и характером еще не крепок.
Коля опять просунул
в дверь
голову.
Это была большая пачка бумаги, вершка три
в высоту и вершка четыре
в длину, крепко и плотно завернутая
в «Биржевые ведомости» и обвязанная туго-натуго со всех сторон и два раза накрест бечевкой, вроде тех, которыми обвязывают сахарные
головы.
Птицын так даже от целомудрия наклонил
голову и смотрел
в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а знает, что лестью всего лучше возьмешь; натура!» Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым тот как бы хотел испепелить его.
—
В Екатерингоф, — отрапортовал из угла Лебедев, а Рогожин только вздрогнул и смотрел во все глаза, как бы не веря себе. Он совсем отупел, точно от ужасного удара по
голове.
Как только огонь обхватит ее всю, — полезай
в камин, но только без перчаток, с
голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня!
— Господи, господи! — раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали… Иные даже вскочили на стулья, чтобы смотреть через
головы. Дарья Алексеевна выскочила
в другую комнату и
в страхе шепталась о чем-то с Катей и с Пашей. Красавица немка убежала.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне
в камин: весь влезу, всю
голову свою седую
в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было
в камин.
Ехал же я сюда, имея намерение: я хотел ее наконец уговорить за границу поехать для поправления здоровья; она очень расстроена и телом, и душой,
головой особенно, и, по-моему,
в большом уходе нуждается.
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки был
в тоске; я ведь видел. Так для чего же ты сломя-то
голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось
в злую насмешку.) Хе-хе!
Первая старушка, завидев Рогожина и князя, улыбнулась им и несколько раз ласково наклонила
в знак удовольствия
голову.
Но старушка, прежде чем Парфен успел взяться, подняла свою правую руку, сложила пальцы
в три перста и три раза набожно перекрестила князя. Затем еще раз ласково и нежно кивнула ему
головой.
От конвульсий, биения и судорог тело больного спустилось по ступенькам, которых было не более пятнадцати, до самого конца лестницы. Очень скоро, не более как минут через пять, заметили лежавшего, и собралась толпа. Целая лужица крови около
головы вселяла недоумение: сам ли человек расшибся или «был какой грех»? Скоро, однако же, некоторые различили падучую; один из номерных признал
в князе давешнего постояльца. Смятение разрешилось наконец весьма счастливо по одному счастливому обстоятельству.
В те же несколько минут, которые он пробыл на террасе при Епанчиных, он держал себя скромно, с достоинством, и нисколько не потерялся от решительных взглядов Лизаветы Прокофьевны, два раза оглядевшей его с
головы до ног.
Завидев их, он привстал, любезно кивнул издали
головой генералу, подал знак, чтобы не прерывали чтения, а сам успел отретироваться за кресла, где, облокотясь левою рукой на спинку, продолжал слушать балладу уже, так сказать,
в более удобном и не
в таком «смешном» положении, как сидя
в креслах.
Наконец,
в русскую крепостниковую
голову П. зашла фантазия, что идиота можно научить уму
в Швейцарии, — фантазия, впрочем, логическая: тунеядец и проприетер, естественно, мог вообразить, что за деньги даже и ум на рынке можно купить, тем более
в Швейцарии.
Бурдовский уселся молча, немного опустив
голову, и как бы
в сильной задумчивости. Уселся вслед за ним и племянник Лебедева, тоже вставший было его сопровождать; этот хоть и не потерял
головы и смелости, но, видимо, был озадачен сильно. Ипполит был нахмурен, грустен и как бы очень удивлен.
В эту минуту, впрочем, он до того сильно закашлялся, что даже замарал свой платок кровью. Боксер был чуть не
в испуге.
Она была
в ужаснейшем возбуждении; она грозно закинула
голову и с надменным, горячим и нетерпеливым вызовом обвела своим сверкающим взглядом всю компанию, вряд ли различая
в эту минуту друзей от врагов.
— Низок, низок! — забормотал Лебедев, начиная ударять себя
в грудь и всё ниже и ниже наклоняя
голову.
Ведь тут ничего нет смешного? — серьезно спросил он Лизавету Прокофьевну и вдруг задумался; потом чрез мгновение поднял
голову и любопытно стал искать глазами
в толпе.
Но Лизавета Прокофьевна не удостоила взглянуть на него. Она стояла гордо, выпрямившись, закинув
голову и с презрительным любопытством рассматривала «этих людишек». Когда Ипполит кончил, генерал вскинул было плечами; она гневно оглядела его с ног до
головы, как бы спрашивая отчета
в его движении, и тотчас оборотилась к князю.
Он повернул к ней
голову, поглядел на нее, взглянул
в ее черные, непонятно для него сверкавшие
в эту минуту глаза, попробовал усмехнуться ей, но вдруг, точно мгновенно забыв ее, опять отвел глаза направо и опять стал следить за своим чрезвычайным видением.
Ему вообразилось, что предположение о дуэли могло зародиться и не
в одной
голове Келлера, и что, стало быть, история о том, как заряжают пистолет, могла быть и не случайная…
Вопрос о том, — что такое она ему намерена сказать и какое такое это важное дело, до него прямо касающееся? — раз или два тоже мелькнул
в его
голове.
Скрип тихих шагов на песке аллеи заставил его поднять
голову. Человек, лицо которого трудно было различить
в темноте, подошел к скамейке и сел подле него. Князь быстро придвинулся к нему, почти вплоть, и различил бледное лицо Рогожина.
Затем, точно всё забыв, он протянулся на диване, закинул руки за
голову и стал смотреть
в потолок; чрез полминуты он уже опять сидел за столом, выпрямившись и вслушиваясь
в болтовню разгорячившегося до последней степени Лебедева.
Князь выпил всего два или три бокала и был только весел. Привстав из-за стола, он встретил взгляд Евгения Павловича, вспомнил о предстоящем между ними объяснении и улыбнулся приветливо. Евгений Павлович кивнул ему
головой и вдруг показал на Ипполита, которого пристально наблюдал
в эту самую минуту. Ипполит спал, протянувшись на диване.
Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на отца и как-то неловко, закинув кверху
голову, как бы
в том убеждении, что уж ей самой не надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.
А черт ли мне
в том, что стыдно, — поднял он почти тотчас же
голову.
Ипполит вдруг опустил глаза и схватился за рукопись; но
в ту же секунду поднял опять
голову и, сверкая глазами, с двумя красными пятнами на щеках, проговорил,
в упор смотря на Фердыщенка...
Он всё не знал, куда их девать, ломал себе над ними
голову, дрожал от страха, что их украдут, и наконец будто бы решил закопать их
в землю.
— Да, для нее, — тихо ответил князь, грустно и задумчиво склонив
голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая, — для нее, чтобы только узнать… Я не верю
в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал.
— Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер, человек непостоянный, человек пьяный и
в некоторых случаях либерал, то есть насчет кармана-с;
в остальном же с наклонностями, так сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь,
в комнате больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на
голом полу жестко спать.
Я засмеялся и говорю: «Слушай, говорю, генерал, если бы кто другой мне это сказал про тебя, то я бы тут же собственными руками мою
голову снял, положил бы ее на большое блюдо и сам бы поднес ее на блюде всем сомневающимся: „Вот, дескать, видите эту
голову, так вот этою собственною своею
головой я за него поручусь, и не только
голову, но даже
в огонь“.
Как могла она об этом писать, и как могла такая безумная мечта зародиться
в ее
голове?
Наполеон вспомнил обо мне; меня взяли, привели, не объясняя дела, примерили на меня мундир покойного, мальчика лет двенадцати, и когда уже привели меня
в мундире к императору, и он кивнул на меня
головой, объявили мне, что я удостоен милостью и произведен
в камер-пажи его величества.
— Вам, вам! Вам и приношу-с, — с жаром подхватил Лебедев, — теперь опять ваш, весь ваш с
головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус…
в Англии и
в Великобритании-с. Меа culpa, mea culpa, [Согрешил, согрешил (лат.).] как говорит Римская папа… то есть: он Римский папа, а я его называю «Римская папа».
«Не смей веровать
в бога, не смей иметь собственности, не смей иметь личности, fraternité ou la mort, [братство или смерть (фр.).] два миллиона
голов!» По делам их вы узнаете их — это сказано!