Неточные совпадения
А ведь
главная, самая сильная боль, может, не
в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно;
главное то, что наверно.
— Это
главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив свои губы
в ядовитейшую улыбку, которую уже не хотел скрывать. Он глядел своим воспаленным взглядом прямо
в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел
в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон, что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и,
главное, ни пред чем решительно не остановится, тем более что решительно ничем
в свете не дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно.
— Да, да, друг мой, это такой
в старину был игумен… а я к графу, ждет, давно, и
главное, сам назначил… Князь, до свидания!
Главное в том, что уже переменилась вся моя жизнь.
В этой же комнатке помещался и тринадцатилетний брат Гаврилы Ардалионовича, гимназист Коля; ему тоже предназначалось здесь тесниться, учиться, спать на другом, весьма старом, узком и коротком диванчике, на дырявой простыне и,
главное, ходить и смотреть за отцом, который все более и более не мог без этого обойтись.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и
в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и,
главное,
в такую минуту!
— Ну, по какому именно, это пусть будет как вам угодно, а мне
главное то, что вы там не просто напрашиваетесь на вечер,
в очаровательное общество камелий, генералов и ростовщиков.
В эти пять лет ее петербургской жизни было одно время, вначале, когда Афанасий Иванович особенно не жалел для нее денег; он еще рассчитывал тогда на ее любовь и думал соблазнить ее,
главное, комфортом и роскошью, зная, как легко прививаются привычки роскоши и как трудно потом отставать от них, когда роскошь мало-помалу обращается
в необходимость.
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков
в продолжение всей своей жизни; но с тем, чтоб искренно,
главное, чтоб было искренно, не лгать!
Но
главное, тем отличалась, что некогда имела многочисленнейшее семейство и родных; но одни
в течение жизни перемерли, другие разъехались, третьи о старухе позабыли, а мужа своего лет сорок пять тому назад схоронила.
Прелесть рассказа, оригинальность постановки
главного лица, этот заманчивый мир, разобранный до тонкости, и наконец все эти очаровательные подробности, рассыпанные
в книге (насчет, например, обстоятельств употребления букетов белых и розовых камелий по очереди), одним словом, все эти прелестные детали, и всё это вместе, произвели почти потрясение.
Я только понял с первого разу, что
в этом Чебарове всё
главное дело и заключается, что, может быть, он-то и подучил вас, господин Бурдовский, воспользовавшись вашею простотой, начать это всё, если говорить откровенно.
Наконец, я могу похвалиться точнейшими изысканиями о том
главном факте, как эта чрезвычайная привязанность к вам Павлищева (стараниями которого вы поступили
в гимназию и учились под особым надзором) породила, наконец, мало-помалу, между родственниками и домашними Павлищева мысль, что вы сын его, и что ваш отец был только обманутый муж.
Но
главное в том, что мысль эта укрепилась до точного и всеобщего убеждения только
в последние годы жизни Павлищева, когда все испугались за завещание и когда первоначальные факты были забыты, а справки невозможны.
Впрочем,
в первый же день после безобразного «вечера»,
в беспорядках которого он был такою
главною «причиной», князь имел поутру удовольствие принимать у себя князя Щ. с Аделаидой: «они зашли,
главное, с тем, чтоб узнать о его здоровье», зашли с прогулки, вдвоем.
Наконец Аделаида не выдержала и, усмехнувшись, призналась, что они зашли incognito; но тем, однако же, признания и кончились, хотя из этого incognito уже можно было усмотреть, что родители, то есть,
главное, Лизавета Прокофьевна, находятся
в каком-то особенном нерасположении.
И не может он быть на ты и
в таких дружеских отношениях с Настасьей Филипповной, — вот
в чем
главная задача.
Но если Ганя и
в самом деле ждал целого рода нетерпеливых вопросов, невольных сообщений, дружеских излияний, то он, конечно, очень ошибся. Во все двадцать минут его посещения князь был даже очень задумчив, почти рассеян. Ожидаемых вопросов, или, лучше сказать, одного
главного вопроса, которого ждал Ганя, быть не могло. Тогда и Ганя решился говорить с большою выдержкой. Он, не умолкая, рассказывал все двадцать минут, смеялся, вел самую легкую, милую и быструю болтовню, но до
главного не коснулся.
—
Главное то, что
в вас какая-то детская доверчивость и необычайная правдивость, — сказал наконец князь, — знаете ли, что уж этим одним вы очень выкупаете?
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и
главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул
в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Но чтобы доказать вам, что
в этот раз я говорил совершенно серьезно, и
главное, чтобы доказать это князю (вы, князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, — хоть я и
в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа, я сделаю князю еще один последний вопрос, из собственного любопытства, им и кончим.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то
главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения
в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
Если бы князь мог быть
в эту минуту внимательнее, то он, может быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до самой
главной точки.
Все состояло для него
главным образом
в том, что завтра он опять увидит ее, рано утром, будет сидеть с нею рядом на зеленой скамейке, слушать, как заряжают пистолет, и глядеть на нее.
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его
главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие
в него и обожавшие его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
— Ни-ни. Вы слишком добры, что еще заботитесь. Я слыхивал об этом, но никогда не видывал
в натуре, как человек нарочно застреливается из-за того, чтоб его похвалили, или со злости, что его не хвалят за это.
Главное, этой откровенности слабосилия не поверил бы! А вы все-таки прогоните его завтра.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и
в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато
главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума:
главный и не
главный.
— Но
главное,
главное не
в одной мысли, а во всей обстановке!
— Без всякого сомнения,
в этом
главный вопрос; вы удивительно точно находите слова и мысли и определяете положения, сиятельнейший князь.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот
в чем
главное, понимаете?
— Ну, пожалуйста, не вдавайся
в философию! Конечно, так. Кончено, и довольно с нас:
в дураках. Я на это дело, признаюсь тебе, никогда серьезно не могла смотреть; только «на всякий случай» взялась за него, на смешной ее характер рассчитывая, а
главное, чтобы тебя потешить; девяносто шансов было, что лопнет. Я даже до сих пор сама не знаю, чего ты и добивался-то.
Это поручик Пирогов, это Ноздрев
в трагедии, а
главное — мальчишка!
— Это всё равно,
главное, видеться пожелала после шести месяцев
в первый раз.
— Ну, это всё вздор, — быстро прервал генерал, — я,
главное, не о том, я о другом и о важном. И именно решился разъяснить вам, Лев Николаевич, как человеку,
в искренности приема и
в благородстве чувств которого я уверен, как… как… Вы не удивляетесь моим словам, князь?
— Как под стул? Не может быть, ведь вы же мне говорили, что во всех углах обыскивали; как же вы
в этом самом
главном месте просмотрели?
Воротилась она к себе
в Павловск еще
в большем раздражении, чем когда поехала, и тотчас же всем досталось,
главное за то, что «с ума сошли», что ни у кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; «чего заторопились?
Тревога ее была возбуждена
в чрезвычайной степени, и
главное — еж; что означает еж?
— Что делать — судьба! — вскидывал плечами генерал, и долго еще он повторял это полюбившееся ему словечко. Прибавим, что, как деловому человеку, ему тоже многое чрезвычайно не понравилось
в настоящем положении всех этих вещей, а
главное — неясность дела; но до времени он тоже решился молчать и глядеть…
в глаза Лизавете Прокофьевне.
Главное то, что он «заговорил»; он знал, что не надо говорить, но он всё время говорил, он
в чем-то их уговаривал.
Из всего выставлялся один
главный и чрезвычайный факт: то, что Аглая была
в большой тревоге,
в большой нерешимости,
в большой муке почему-то («от ревности», — прошептал про себя князь).
Он поспешил передать ему свой взгляд на дело, прибавив, что, по его мнению, может быть, и смерть-то старика происходит,
главное, от ужаса, оставшегося
в его сердце после проступка, и что к этому не всякий способен.
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти. Кого боишься, того не презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня и
в чем теперь ваша
главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…
Главное, он спешил теперь
в Измайловский полк, на бывшую недавно квартиру Настасьи Филипповны.
— Я так и знал, что ты
в эфтом же трактире остановишься, — заговорил он, как иногда, приступая к
главному разговору, начинают с посторонних подробностей, не относящихся прямо к делу, — как
в коридор зашел, то и подумал: а ведь, может, и он сидит, меня ждет теперь, как я его,
в эту же самую минуту?
Упомянули же мы об этих письмах наиболее с тою целью, что
в некоторых из них заключались сведения о семействе Епанчиных и,
главное, об Аглае Ивановне Епанчиной.
Евгению Павловичу показалось, что он и Аделаида еще не совершенно сошлись друг с другом; но
в будущем казалось неминуемым совершенно добровольное и сердечное подчинение пылкой Аделаиды уму и опыту князя Щ. К тому же и уроки, вынесенные семейством, страшно на него подействовали, и,
главное, последний случай с Аглаей и эмигрантом графом.