Неточные совпадения
Правда,
все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место, и, что тоже довольно важно, —
все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже
минуло двадцать пять лет.
Взгляд князя был до того ласков в эту
минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя;
вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
Но среди
всех этих неотразимых фактов наступил и еще один факт: старшей дочери, Александре, вдруг и совсем почти неожиданно (как и всегда это так бывает),
минуло двадцать пять лет.
Ничем не дорожа, а пуще
всего собой (нужно было очень много ума и проникновения, чтобы догадаться в эту
минуту, что она давно уже перестала дорожить собой, и чтоб ему, скептику и светскому цинику, поверить серьезности этого чувства), Настасья Филипповна в состоянии была самое себя погубить, безвозвратно и безобразно, Сибирью и каторгой, лишь бы надругаться над человеком, к которому она питала такое бесчеловечное отвращение.
Все думал, как я буду жить; свою судьбу хотел испытать, особенно в иные
минуты бывал беспокоен.
Он помнил
все с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих
минут не забудет.
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две
минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему
все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три
минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же?
Все это он думал в эти две
минуты решить!
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять
минут дороже сокровища.
Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то
минуту «счетом»?
— А какие, однако же, вы храбрые, вот вы смеетесь, а меня так
всё это поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно эти пять
минут видел…
— Это ровно за
минуту до смерти, — с полною готовностию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимому, тотчас же забыв о
всем остальном, — тот самый момент, когда он поднялся на лесенку и только что ступил на эшафот.
Наверно, у него ноги слабели и деревенели, и тошнота была, — как будто что его давит в горле, и от этого точно щекотно, — чувствовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные
минуты, когда и
весь рассудок остается, но никакой уже власти не имеет?
— Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо
всех сил (
все в нем в эту
минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не мог), — послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили,
все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
Он вошел в довольно решительную
минуту: Нина Александровна готова была уже совершенно забыть, что она «
всему покорилась»; она, впрочем, защищала Варю.
Приезд Настасьи Филипповны, и особенно в настоящую
минуту, был для
всех самою странною и хлопотливою неожиданностью.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух.
Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую
минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во
все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней
минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся
всеми клятвами больно наверстать ей
всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить
все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую
минуту!
Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но
всего более жалею в настоящую
минуту о том, что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин на мне самый премаленький; ну, что в самом деле интересного в том, что Фердыщенко сделал скверный поступок?
— Сию
минуту, Настасья Филипповна; но уж если князь сознался, потому что я стою на том, что князь
всё равно что сознался, то что же бы, например, сказал другой кто-нибудь (никого не называя), если бы захотел когда-нибудь правду сказать?
— Но… вспомните, Настасья Филипповна, — запинаясь, пробормотал Тоцкий, — вы дали обещание… вполне добровольное, и могли бы отчасти и пощадить… Я затрудняюсь и… конечно, смущен, но… Одним словом, теперь, в такую
минуту, и при… при людях, и
всё это так… кончить таким пети-жё дело серьезное, дело чести и сердца… от которого зависит…
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка
всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую
минуту покинул.
Лебедев в иные
минуты готов был поклясться, что
всё, но в другие
минуты ощущал беспокойную потребность припомнить про себя, на всякий случай, некоторые и преимущественно ободрительные и успокоительные статейки свода законов.
— И я беру! Сейчас беру, сию
минуту!
Всё отдам…
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились
все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез
минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в глаза.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую
минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж
вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
Ему вдруг пришлось сознательно поймать себя на одном занятии, уже давно продолжавшемся, но которого он
всё не замечал до самой этой
минуты: вот уже несколько часов, еще даже в «Весах», кажется, даже и до «Весов», он нет-нет и вдруг начинал как бы искать чего-то кругом себя.
Но только что он заметил в себе это болезненное и до сих пор совершенно бессознательное движение, так давно уже овладевшее им, как вдруг мелькнуло пред ним и другое воспоминание, чрезвычайно заинтересовавшее его: ему вспомнилось, что в ту
минуту, когда он заметил, что
всё ищет чего-то кругом себя, он стоял на тротуаре у окна одной лавки и с большим любопытством разглядывал товар, выставленный в окне.
Ему захотелось теперь непременно проверить: действительно ли он стоял сейчас, может быть,
всего пять
минут назад, пред окном этой лавки, не померещилось ли ему, не смешал ли он чего?
Была
минута, в конце этого длинного и мучительного пути с Петербургской стороны, когда вдруг неотразимое желание захватило князя — пойти сейчас к Рогожину, дождаться его, обнять его со стыдом, со слезами, сказать ему
всё и кончить
всё разом.
Надо предположить, что такое впечатление внезапного ужаса, сопряженного со
всеми другими страшными впечатлениями той
минуты, — вдруг оцепенили Рогожина на месте и тем спасли князя от неизбежного удара ножом, на него уже падавшего.
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на цыпочках к двери и
всё время, пока шагал, махал руками, как бы давая знать, что он только так, что он не промолвит ни слова, и что вот он уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять
минут или по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
Припоминая потом
всю эту
минуту, князь долго в чрезвычайном смущении мучился одним неразрешимым для него вопросом: как можно было соединить такое истинное, прекрасное чувство с такою явною и злобною насмешкой?
Он умер бы, кажется, если бы кто-нибудь узнал, что у него такая мысль на уме, и в ту
минуту, как вошли его новые гости, он искренно готов был считать себя, из
всех, которые были кругом его, последним из последних в нравственном отношении.
— Господа, я
всего с
минуту узнал, что вы здесь, ей-богу, — повторил опять князь.
— Но ведь если вы, наконец, господин Бурдовский, не желаете здесь говорить, — удалось наконец вклеить князю, чрезвычайно пораженному таким началом, — то говорю вам, пойдемте сейчас в другую комнату, а о вас
всех, повторяю вам, сию
минуту только услышал…
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда
все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился. Но покамест
все в первую
минуту поневоле остановились и ждали в недоумении, Коля развернул газету и начал вслух, с показанного ему подскочившим Лебедевым места...
В последние десять или двадцать
минут он говорил, разгорячившись, громко, нетерпеливою скороговоркой, увлекшись, стараясь
всех переговорить, перекричать, и, уж конечно, пришлось ему потом горько раскаяться в иных вырвавшихся у него теперь словечках и предположениях.
Она была в ужаснейшем возбуждении; она грозно закинула голову и с надменным, горячим и нетерпеливым вызовом обвела своим сверкающим взглядом
всю компанию, вряд ли различая в эту
минуту друзей от врагов.
— Еще две
минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он
весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по его глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
Лизавета Прокофьевна продолжала глядеть на него еще секунды две; наконец быстро и круто направилась к своей даче, а за нею
все. Ровно чрез
минуту на террасу к князю явился обратно Евгений Павлович в чрезвычайном волнении.
Князю казалось иногда, что Ганя, может быть, и желал с своей стороны самой полной и дружеской искренности; теперь, например, чуть только он вошел, князю тотчас же показалось, что Ганя в высшей степени убежден, что в эту самую
минуту настала пора разбить между ними лед на
всех пунктах.
Но если Ганя и в самом деле ждал целого рода нетерпеливых вопросов, невольных сообщений, дружеских излияний, то он, конечно, очень ошибся. Во
все двадцать
минут его посещения князь был даже очень задумчив, почти рассеян. Ожидаемых вопросов, или, лучше сказать, одного главного вопроса, которого ждал Ганя, быть не могло. Тогда и Ганя решился говорить с большою выдержкой. Он, не умолкая, рассказывал
все двадцать
минут, смеялся, вел самую легкую, милую и быструю болтовню, но до главного не коснулся.
Но он не рассуждал и десяти
минут и тотчас решил, что бежать «невозможно», что это будет почти малодушие, что пред ним стоят такие задачи, что не разрешить или по крайней мере не употребить
всех сил к разрешению их он не имеет теперь никакого даже и права.
— Вы ужасный скептик, князь, —
минуты чрез две прибавил Коля, — я замечаю, что с некоторого времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не верить и
всё предполагать… а правильно я употребил в этом случае слово «скептик»?
Но, как мы уже сказали, взошедшее солнце
всё было смягчило и осветило на
минуту.
Предупреждение во всяком случае напрасное: князь наверно не выговорил бы ни одного слова во
всю дорогу и без приказания. Сердце его застучало ужасно, когда он выслушал о скамейке. Чрез
минуту он одумался и со стыдом прогнал свою нелепую мысль.
В эту
минуту Лизавета Прокофьевна быстро поднялась с места, подняла
всех за собой и чуть не побежала оттуда.
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он чувствовал отчасти, что ему бы надо было про что-то узнать, про что-то спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но
всё это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту
минуту было бы почти
всё равно.
Если бы князь мог быть в эту
минуту внимательнее, то он, может быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но
все не удается дотронуться до самой главной точки.
Затем стремглав побежала на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода князя, — только что на
минуту могла оторваться от дела, — являлась на террасу и изо
всех сил слушала горячие споры о самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.