Неточные совпадения
Глаза его
были большие, голубые и пристальные; во взгляде их
было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с
первого взгляда в субъекте падучую болезнь.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может
быть, что с
первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы
будете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с
первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
Тот изумился, начал
было говорить; но вдруг оказалось, почти с
первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние темы приятных и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с таким успехом, логику, — всё, всё, всё!
Эта новая женщина, оказалось, во-первых, необыкновенно много знала и понимала, — так много, что надо
было глубоко удивляться, откуда могла она приобрести такие сведения, выработать в себе такие точные понятия.
Некоторое время, в
первые два года, он стал
было подозревать, что Настасья Филипповна сама желает вступить с ним в брак, но молчит из необыкновенного тщеславия и ждет настойчиво его предложения.
— Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может
быть, даже родственник, а во-вторых, не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно
будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык
есть. Я хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария,
первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет, и прекрасно начнет.
—
Первое впечатление
было очень сильное, — повторил князь.
— Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть на такую природу в
первый раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, все это еще в болезни
было.
Троих
первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые, длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно
было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат.
На
первый случай я положил
быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует.
Ганя только скрипел про себя зубами; он хотя
был и желал
быть почтительным к матери, но с
первого шагу у них можно
было заметить, что это большой деспот в семействе.
Вид ее
был болезненный и несколько скорбный, но лицо и взгляд ее
были довольно приятны; с
первых слов заявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства.
— Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно
буду просить.
— Но, друг мой, se trompe, это легко сказать, но разреши-ка сама подобный случай! Все стали в тупик. Я
первый сказал бы qu’on se trompe. [Мой муж ошибается (фр.).] Но, к несчастию, я
был свидетелем и участвовал сам в комиссии. Все очные ставки показали, что это тот самый, совершенно тот же самый рядовой Колпаков, который полгода назад
был схоронен при обыкновенном параде и с барабанным боем. Случай действительно редкий, почти невозможный, я соглашаюсь, но…
Князь воротился и глядел на нее как истукан; когда она засмеялась — усмехнулся и он, но языком все еще не мог пошевелить. В
первое мгновение, когда он отворил ей дверь, он
был бледен, теперь вдруг краска залила его лицо.
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в
первый раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не
было на свете.
Видно
было, что он проговорил это без всякого расчета, без всякого особенного замысла, так, по
первому движению; но слова его произвели чрезвычайное действие.
Но именно потому, что вы
первый из благородных людей мне попались, я на вас и накинулся, то
есть «накинулся» не примите за каламбур.
Я
первый раз, может
быть, в целые два года по сердцу говорю.
Присутствовали, во-первых и в главных, Афанасий Иванович Тоцкий и Иван Федорович Епанчин; оба
были любезны, но оба
были в некотором затаенном беспокойстве по поводу худо скрываемого ожидания обещанного объявления насчет Гани.
«Он, правда,
был пьян, — заметил при этом Птицын, — но сто тысяч, как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только не знаю, сегодня ли, и все ли; а работают многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, всё спьяну и с
первой радости…» — заключил Птицын.
Но хоть и грубо, а все-таки бывало и едко, а иногда даже очень, и это-то, кажется, и нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он, может
быть, и полную правду угадал, предположив, что его с того и начали принимать, что он с
первого разу стал своим присутствием невозможен для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений, и в этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и
будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
Это не помешало, конечно, им всем, мало-помалу и с нахальным любопытством, несмотря на страх, протесниться вслед за Рогожиным в гостиную; но когда кулачный господин, «проситель» и некоторые другие заметили в числе гостей генерала Епанчина, то в
первое мгновение до того
были обескуражены, что стали даже понемногу ретироваться обратно, в другую комнату.
Да и вообще в
первое время, то
есть чуть ли не целый месяц по отъезде князя, в доме Епанчиных о нем говорить
было не принято.
Это
были девицы гордые, высокомерные и даже между собой иногда стыдливые; а впрочем, понимавшие друг друга не только с
первого слова, но с
первого даже взгляда, так что и говорить много иной раз
было бы незачем.
Был июнь в
первых числах, и погода стояла в Петербурге уже целую неделю на редкость хорошая. У Епанчиных
была богатая собственная дача в Павловске. Лизавета Прокофьевна вдруг взволновалась и поднялась; и двух дней не просуетились, переехали.
Теперь я прошу у него всего только пятнадцать рублей и обещаюсь, что никогда уже больше не
буду просить и сверх того в течение
первых трех месяцев выплачу ему весь долг до последней копейки.
Подходит ко мне: «Купи, барин, крест серебряный, всего за двугривенный отдаю; серебряный!» Вижу в руке у него крест и, должно
быть, только что снял с себя, на голубой, крепко заношенной ленточке, но только настоящий оловянный с
первого взгляда видно, большого размера, осьмиконечный полного византийского рисунка.
В углу гостиной, у печки, в креслах, сидела маленькая старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно седая и (с
первого взгляда заключить
было можно) впавшая в совершенное детство.
«Рогожин давеча сказал, что я
был тогда ему братом; он это в
первый раз сегодня сказал», — подумал князь про себя.
Как не понравились ему давеча эта гостиница, эти коридоры, весь этот дом, его номер, не понравились с
первого взгляду; он несколько раз в этот день с каким-то особенным отвращением припоминал, что надо
будет сюда воротиться…
Лестница, на которую князь вбежал из-под ворот, вела в коридоры
первого и второго этажей, по которым и
были расположены номера гостиницы.
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может
быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый
первый звук своего страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный мрак.
— Во-первых, никакой не
будет почтительности, если их так распустить; а во-вторых, им даже и неприлично… — объяснил он наконец на прямой вопрос князя.
Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у князя —
было застать кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компании
были два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при виде совершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодого человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого она ожидала найти.
— Просто-запросто
есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и напали на «рыцаря бедного», кто
первый, не помню…
— Тотчас же послать купить в город, Федора иль Алексея, с
первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы
было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
Лизавета Прокофьевна
была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился. Но покамест все в
первую минуту поневоле остановились и ждали в недоумении, Коля развернул газету и начал вслух, с показанного ему подскочившим Лебедевым места...
Я только понял с
первого разу, что в этом Чебарове всё главное дело и заключается, что, может
быть, он-то и подучил вас, господин Бурдовский, воспользовавшись вашею простотой, начать это всё, если говорить откровенно.
— Извольте, извольте, господа, — тотчас же согласился князь, — после
первой недоверчивости я решил, что я могу ошибаться и что Павлищев действительно мог иметь сына. Но меня поразило ужасно, что этот сын так легко, то
есть, я хочу сказать, так публично выдает секрет своего рождения и, главное, позорит свою мать. Потому что Чебаров уже и тогда пугал меня гласностию…
— Господа! Да я потому-то и решил, что несчастный господин Бурдовский должен
быть человек простой, беззащитный, человек, легко подчиняющийся мошенникам, стало
быть, тем пуще я обязан
был помочь ему, как «сыну Павлищева», — во-первых, противодействием господину Чебарову, во-вторых, моею преданностью и дружбой, чтоб его руководить, а в-третьих, назначил выдать ему десять тысяч рублей, то
есть всё, что, по расчету моему, мог истратить на меня Павлищев деньгами…
— Во-первых, вы, господин Келлер, в вашей статье чрезвычайно неточно обозначили мое состояние: никаких миллионов я не получал: у меня, может
быть, только восьмая или десятая доля того, что вы у меня предполагаете; во-вторых, никаких десятков тысяч на меня в Швейцарии истрачено не
было: Шнейдер получал по шестисот рублей в год, да и то всего только
первые три года, а за хорошенькими гувернантками в Париж Павлищев никогда не ездил; это опять клевета.
Человек беззащитный… и потому-то я и должен его щадить, а во-вторых, Гаврила Ардалионович, которому поручено
было дело и от которого я давно не получал известий, так как
был в дороге и три дня потом болен в Петербурге, — вдруг теперь, всего час назад, при
первом нашем свидании, сообщает мне, что намерения Чебарова он все раскусил, имеет доказательства, и что Чебаров именно то, чем я его предположил.
— Я желаю только сообщить, с доказательствами, для сведения всех заинтересованных в деле, что ваша матушка, господин Бурдовский, потому единственно пользовалась расположением и заботливостью о ней Павлищева, что
была родною сестрой той дворовой девушки, в которую Николай Андреевич Павлищев
был влюблен в самой
первой своей молодости, но до того, что непременно бы женился на ней, если б она не умерла скоропостижно.
— Да во-первых, господин Бурдовский теперь, может
быть, вполне убежден, что господин Павлищев любил его из великодушия, а не как сына.
— Вы не верите? — истерически смеялся Ипполит. — Так и должно
быть, а князь так с
первого разу поверит и нисколько не удивится.
Впрочем, в
первый же день после безобразного «вечера», в беспорядках которого он
был такою главною «причиной», князь имел поутру удовольствие принимать у себя князя Щ. с Аделаидой: «они зашли, главное, с тем, чтоб узнать о его здоровье», зашли с прогулки, вдвоем.