Неточные совпадения
Афанасий Иванович рискнул
было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не произвело никакого
впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца
был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык
есть. Я хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария, первое
впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет, и прекрасно начнет.
—
Впечатление было сильное… — начал
было князь.
— Первое
впечатление было очень сильное, — повторил князь.
Очевидно, у него и в помыслах не
было встретить ее здесь, потому что вид ее произвел на него необыкновенное
впечатление; он так побледнел, что даже губы его посинели.
Князь, может
быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но
был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она
была в полном туалете и производила необыкновенное
впечатление. Она взяла его за руку и повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
— Вот прекрасно! Так неужели же мне
было пойти и сказать на себя? — захихикал Фердыщенко, впрочем, пораженный отчасти общим, слишком неприятным
впечатлением от его рассказа.
Сознаюсь с горечью, в числе всех, бесчисленных, может
быть, легкомысленных и… ветреных поступков жизни моей,
есть один,
впечатление которого даже слишком тяжело залегло в моей памяти.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но
впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того
был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Я, брат, тогда под самым сильным
впечатлением был всего того, что так и хлынуло на меня на Руси; ничего-то я в ней прежде не понимал, точно бессловесный рос, и как-то фантастически вспоминал о ней в эти пять лет за границей.
Первое неприятное
впечатление Лизаветы Прокофьевны у князя —
было застать кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компании
были два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при виде совершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодого человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого она ожидала найти.
Князь заметил (а он замечал теперь всё быстро и жадно и даже, может, и то, чего совсем не
было), что штатское платье Евгения Павловича производило всеобщее и какое-то необыкновенно сильное удивление, до того, что даже все остальные
впечатления на время забылись и изгладились.
Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может
быть, ей очень хотелось узнать, какое
впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче.
Тема завязавшегося разговора, казалось,
была не многим по сердцу; разговор, как можно
было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на
впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
Очень могло
быть, что это только вообразилось ему; от всего видения остались у него в
впечатлении кривая улыбка, глаза и светло-зеленый франтовской шейный галстук, бывший на промелькнувшем господине.
Несколько раз припоминал он в эти шесть месяцев то первое ощущение, которое произвело на него лицо этой женщины, еще когда он увидал его только на портрете; но даже во
впечатлении от портрета, припоминал он,
было слишком много тяжелого.
В самом лице этой женщины всегда
было для него что-то мучительное; князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной жалости, и это
была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его сердца целое страдание жалости; это
впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца, не оставило и теперь.
Если бы, любя женщину более всего на свете или предвкушая возможность такой любви, вдруг увидеть ее на цепи, за железною решеткой, под палкой смотрителя, — то такое
впечатление было бы несколько сходно с тем, что ощутил теперь князь.
Рогожин, видимо, понимал
впечатление, которое производил; но хоть он и сбивался вначале, говорил как бы с видом какой-то заученной развязности, но князю скоро показалось, что в нем не
было ничего заученного и даже никакого особенного смущения: если
была какая неловкость в его жестах и разговоре, то разве только снаружи; в душе этот человек не мог измениться.
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное
впечатление на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели
впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул
было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил...
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то
есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое
впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете в то же время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем сердце; вам как будто
было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами;
впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что
было сказано вам — всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
Если бы князь не
был в то время слишком отвлечен и занят другими важными для него
впечатлениями, то он мог бы скоро заметить, что и в следовавшие затем два дня Лебедев не только не представил ему никаких разъяснений, но даже, напротив, как бы сам избегал почему-то встречи с ним.
— Побоялся лично обеспокоить, князь, при ваших личных и, может
быть, чрезвычайных, так сказать,
впечатлениях; а кроме того, я и сам-то-с принял вид, что как бы и не находил ничего. Бумажник развернул, осмотрел, потом закрыл да и опять под стул положил.
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными
впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось видеть Рогожина; видеть и много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не знал; потом он уже совсем решился
было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное
было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное
впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
Сам он, объясняясь с Лизаветой Прокофьевной, говорил «прекрасно», как выражались потом сестры Аглаи: «Скромно, тихо, без лишних слов, без жестов, с достоинством; вошел прекрасно; одет
был превосходно», и не только не «упал на гладком полу», как боялся накануне, но видимо произвел на всех даже приятное
впечатление.
Он давно уже, вследствие некоторых особенных намерений, соображений и влечений своих, жаждал проникнуть в этот заколдованный круг людей и потому
был сильно заинтересован первым
впечатлением.
Это первое
впечатление его
было даже очаровательное.
Может
быть, он и заранее
был слишком расположен и даже подкуплен к счастливому
впечатлению.
Князь почувствовал, что это
было одно из тех
впечатлений, которые остаются навсегда и составляют перелом в жизни юноши навеки.
Князь стал расспрашивать подробнее, желал добиться каких-нибудь фактов; но фактов не
было никаких, кроме личных ощущений и
впечатлений Ипполита.
Неточные совпадения
Очень может
быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало тому
впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но
впечатление это
было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом
впечатлении требовало его особенного внимания.
Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на брата, и Левин чувствовал, что
впечатление, произведенное им,
было хорошее, и ему с нею тотчас же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства знал ее.
«Если так, то это несчастие!» говорил этот его взгляд. Это
было минутное
впечатление, но она никогда уже не забыла его.
Но прошла неделя, другая, третья, и в обществе не
было заметно никакого
впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом другим,
было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не
было ни слова о книге.
Смутное сознание той ясности, в которую
были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее
впечатление радостного чувства жизни. Чувство это
было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.