Неточные совпадения
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как
есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то
есть деньгами Лихачев доехать не
мог! Нет, это не то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят,
а и те ничего не
могут доказать: «вот, дескать, это
есть та самая Настасья Филипповна», да и только,
а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
А между тем известно тоже
было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования и происходит из солдатских детей; последнее, без сомнения, только к чести его
могло относиться, но генерал, хоть и умный
был человек,
был тоже не без маленьких, весьма простительных слабостей и не любил иных намеков.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и не объяснил, — весело засмеялся князь, —
а, стало
быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок.
А теперь вам,
может, и секретаря ждать нечего,
а пойти бы и доложить самим.
А ведь главная, самая сильная боль,
может, не в ранах,
а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не
будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно.
Может быть, и
есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться,
а потом сказали: «Ступай, тебя прощают».
— Это
могло быть, но не иначе, как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо,
а так… по характеру.
—
А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна,
может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не
может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих,
а они очень
есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не
могут найти…
А впрочем, я,
может быть, скучно начал?
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут,
может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет,
а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Может быть, несколько слепая любовь и слишком горячая дружба сестер и преувеличивали дело, но судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом,
быть не просто судьбой,
а возможным идеалом земного рая.
И однако же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено
было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною,
а это
было очень важно. Тут
было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело
могло расстроиться безвозвратно.
Сначала с грустною улыбкой,
а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и
быть не
могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась в сердце, но все-таки принуждена
была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает
быть так напуганным.
— Швейцария тут не помешает;
а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и,
может быть, даже родственник,
а во-вторых, не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно
будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и,
может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь…
А я уж, извините, опоздал, спешу…
— Дайте же ему по крайней мере, maman, говорить, — остановила ее Александра. — Этот князь,
может быть, большой плут,
а вовсе не идиот, — шепнула она Аглае.
— Ничему не
могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне
было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный,
а вставал еще счастливее.
А почему это все — довольно трудно рассказать.
Напротив, голова ужасно живет и работает, должно
быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и,
может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…»,
а между тем все знаешь и все помнишь; одна такая точка
есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится.
Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни
были, все-таки с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда
могу уйти поскорее к товарищам,
а товарищи мои всегда
были дети, но не потому, что я сам
был ребенок,
а потому, что меня просто тянуло к детям.
Я давеча уже подумал, что,
может быть, я и впрямь из счастливых: я ведь знаю, что таких, которых тотчас полюбишь, не скоро встретишь,
а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил.
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо на князя, но не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они пришли в гостиную и сели,
а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал,
может быть, и заметил эту досаду, но продолжал
быть в превосходнейшем настроении духа.
— Что сегодня? — встрепенулся
было Ганя и вдруг набросился на князя. —
А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не
можете? Да ведь поймите же наконец, ваше сиятельство…
Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже
быть не
могло: его мать и сестра сидели в стороне как оплеванные,
а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они в одной с нею комнате…
—
А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь представлялись. Да
может ли это
быть! — вскрикнул вдруг князь с глубоким сердечным укором.
— Ну, еще бы! Вам-то после…
А знаете, я терпеть не
могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не
может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То
есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Э! Это они так, не знают уж, что сказать.
А над Рогожиным она смеялась,
будьте уверены, это я разглядел. Это видно
было. Я давеча побоялся,
а теперь разглядел. Или,
может быть, как она с матерью, и с отцом, и с Варей обошлась?
— Эге! Да с вами надо осторожнее. Черт знает, вы и тут яду влили.
А кто знает,
может быть, вы мне и враг? Кстати, ха-ха-ха! И забыл спросить: правда ли мне показалось, что вам Настасья Филипповна что-то слишком нравится,
а?
—
А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не
буду смеяться; до свиданья.
А знаете, ведь она женщина добродетельная, —
можете вы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже.
А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
—
А я вас именно хотел попросить, не
можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не знаю, как войти. Я
был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
А впрочем, это,
может быть, предрассудок насчет предоминирования в этом случае полов.
Но хоть и грубо,
а все-таки бывало и едко,
а иногда даже очень, и это-то, кажется, и нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он,
может быть, и полную правду угадал, предположив, что его с того и начали принимать, что он с первого разу стал своим присутствием невозможен для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений, и в этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
Ну, известно, прапорщик: кровь — кипяток,
а хозяйство копеечное; завелся у меня тогда денщик, Никифор, и ужасно о хозяйстве моем заботился, копил, зашивал, скреб и чистил, и даже везде воровал всё, что
мог стянуть, чтобы только в доме приумножить; вернейший и честнейший
был человек.
— Всех, всех впусти, Катя, не бойся, всех до одного,
а то и без тебя войдут. Вон уж как шумят, точно давеча. Господа, вы,
может быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею и прощения прошу, но так надо,
а мне очень, очень бы желалось, чтобы вы все согласились
быть при этой развязке моими свидетелями, хотя, впрочем, как вам угодно…
Что же касается мужчин, то Птицын, например,
был приятель с Рогожиным, Фердыщенко
был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не
мог, но хоть смутно,
а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
— Фердыщенко,
может быть, не возьмет, Настасья Филипповна, я человек откровенный, — перебил Фердыщенко, — зато князь возьмет! Вы вот сидите да плачетесь,
а вы взгляните-ка на князя! Я уж давно наблюдаю…
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, —
а ведь впрямь от доброго сердца, я его знаю. Благодетеля нашла!
А впрочем, правду,
может, про него говорят, что… того. Чем жить-то
будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
–…Но мы,
может быть,
будем не бедны,
а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь тем же робким голосом. — Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего не
мог в целый день, но я получил в Швейцарии письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы
могу получить очень большое наследство. Вот это письмо…
— Одно только
могу вам сказать, — заключил Птицын, обращаясь к князю, — что всё это должно
быть бесспорно и право, и всё, что пишет вам Салазкин о бесспорности и законности вашего дела,
можете принять как за чистые деньги в кармане. Поздравляю вас, князь!
Может быть, тоже миллиона полтора получите,
а пожалуй, что и больше. Папушин
был очень богатый купец.
Одно только можно бы
было заключить постороннему наблюдателю, если бы таковой тут случился: что, судя по всем вышесказанным, хотя и немногим данным, князь все-таки успел оставить в доме Епанчиных особенное впечатление, хоть и являлся в нем всего один раз, да и то мельком.
Может быть, это
было впечатление простого любопытства, объясняемого некоторыми эксцентрическими приключениями князя. Как бы то ни
было,
а впечатление осталось.
А Птицыну
могло быть известно даже больше, чем всем.
—
А того не знает, что,
может быть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни
пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется теперь надо мной!
А между тем в жильце он уже не нуждался; дачный наемщик уже
был у него и сам известил, что дачу,
может быть, и займет.
Лебедев же знал утвердительно, что не «
может быть»,
а наверно займет.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он
может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск,
а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни,
а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не
могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь,
а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен
быть дом!»
— «Я тебя, говорит, теперь и в лакеи-то к себе,
может, взять не захочу, не то что женой твоей
быть». — «
А я, говорю, так не выйду, один конец!» — «
А я, говорит, сейчас Келлера позову, скажу ему, он тебя за ворота и вышвырнет». Я и кинулся на нее, да тут же до синяков и избил.
— Что же, твою любовь от злости не отличишь, — улыбнулся князь, —
а пройдет она, так,
может, еще пуще беда
будет. Я, брат Парфен, уж это тебе говорю…
— Это
может, что не за тем, и не то в уме
было,
а только теперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе! Ну, довольно! Что ты так опрокинулся? Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня!
Он взял билет в Павловск и с нетерпением спешил уехать; но, уж конечно, его что-то преследовало, и это
была действительность,
а не фантазия, как,
может быть, он наклонен
был думать.
А по-настоящему, выздоровлению родного сына, если б он
был,
была бы,
может быть, меньше рада, чем твоему; и если ты мне в этом не поверишь, то срам тебе,
а не мне.