Неточные совпадения
Но, несмотря на всевозможные точки зрения, всякий согласится, что есть такие преступления, которые всегда и везде, по всевозможным законам, с
начала мира считаются бесспорными преступлениями и будут считаться такими до
тех пор, покамест человек останется человеком.
— На него бросаются человек десять арестантов и
начинают ужасно бить, до
тех пор, пока он не лишится всех чувств,
то есть бьют до полусмерти. Тогда укладывают его на нары и накрывают полушубком.
Арестант,
начиная гулять, мог быть твердо уверен, что если он уж очень напьется,
то за ним непременно присмотрят, вовремя уложат спать и всегда куда-нибудь спрячут при появлении начальства, и все это совершенно бескорыстно.
Грустно переносит он невзгоду, и в
тот же день принимается опять за работу, и опять несколько месяцев работает, не разгибая шеи, мечтая о счастливом кутежном дне, безвозвратно канувшем в вечность, и мало-помалу
начиная ободряться и поджидать другого такого же дня, который еще далеко, но который все-таки придет же когда-нибудь в свою очередь.
Сироткин же часто был дружен с Газиным,
тем самым, по поводу которого я
начал эту главу, упомянув, что он пьяный ввалился в кухню и что это спутало мои первоначальные понятия об острожной жизни.
Именно: что все не арестанты, кто бы они ни были,
начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами, как
то: конвойных, караульных солдат, до всех вообще, имевших хоть какое-нибудь дело с каторжным бытом, — как-то преувеличенно смотрят на арестантов.
Некоторое основание он, конечно, имеет,
начиная с самого наружного вида арестанта, признанного разбойника; кроме
того, всякий, подходящий к каторге, чувствует, что вся эта куча людей собралась здесь не своею охотою и что, несмотря ни на какие меры, живого человека нельзя сделать трупом; он останется с чувствами, с жаждой мщения и жизни, с страстями и с потребностями удовлетворить их.
Они как будто и родились с
тем условием, чтоб ничего не
начинать самим и только прислуживать, жить не своей волей, плясать по чужой дудке; их назначение — исполнять одно чужое.
Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые товарищи-каторжники, усиленная их суровость с новичком из дворян, вдруг появившимся в их корпорации, суровость, иногда доходившая чуть не до ненависти, — все это до
того измучило меня, что я сам желал уж поскорее работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом, чтоб
начать жить, как и все они, чтоб войти со всеми поскорее в одну колею.
Начинали играть в снежки, не без
того, разумеется, чтоб через минуту не закричали благоразумные и негодующие на смех и веселость, и всеобщее увлечение обыкновенно кончалось руганью.
Точно, перескочив раз через заветную для него черту, он уже
начинает любоваться на
то, что нет для него больше ничего святого; точно подмывает его перескочить разом через всякую законность и власть и насладиться самой разнузданной и беспредельной свободой, насладиться этим замиранием сердца от ужаса, которого невозможно, чтоб он сам к себе не чувствовал.
Исай Фомич, который при входе в острог сробел до
того, что даже глаз не смел поднять на эту толпу насмешливых, изуродованных и страшных лиц, плотно обступивших его кругом, и от робости еще не успел сказать ни слова, увидев заклад, вдруг встрепенулся и бойко
начал перебирать пальцами лохмотья. Даже прикинул на свет. Все ждали, что он скажет.
То вдруг закроет руками голову и
начинает читать навзрыд.
Между
тем еще не успело совсем ободнять, как уже
начали раздаваться за воротами острога призывные крики ефрейтора: «Поваров!» Эти крики раздавались чуть не поминутно и продолжались почти два часа.
— Я вам, Александр Петрович, доложу, что был я очень красив из себя и очень меня любили девки… —
начал вдруг ни с
того ни с сего Варламов.
Сев за стол, он
начинает есть с жадностью и вздрагивает с каждым шагом барина, чтоб
тот не заметил его проделок; чуть
тот повернется на месте, он прячется под стол и тащит с собой курицу.
Меня же так и покоробило в
ту минуту, и я тотчас же с омерзением и любопытством невольно
начал осматривать только что надетый мною халат.
Он сбил с себя одеяло, всю одежду и, наконец,
начал срывать с себя рубашку: даже и
та казалась ему тяжелою.
Наконец, он блуждающей и нетвердой рукой нащупал на груди свою ладонку и
начал рвать ее с себя, точно и
та была ему в тягость, беспокоила, давила его.
«Меня за все били, Александр Петрович, — говорил он мне раз, сидя на моей койке, под вечер, перед огнями, — за все про все, за что ни попало, били лет пятнадцать сряду, с самого
того дня, как себя помнить
начал, каждый день по нескольку раз; не бил, кто не хотел; так что я под конец уж совсем привык».
Всякий арестант в
ту минуту, когда его обнажают, а руки привязывают к прикладам ружей, на которых таким образом тянут его потом унтер-офицеры через всю зеленую улицу, — всякий арестант, следуя общему обычаю, всегда
начинает в эту минуту слезливым, жалобным голосом молить экзекутора, чтобы наказывал послабее и не усугублял наказание излишнею строгостию.
«Ваше благородие, — кричит несчастный, — помилуйте, будьте отец родной, заставьте за себя век бога молить, не погубите, помилосердствуйте!» Жеребятников только, бывало,
того и ждет; тотчас остановит дело и тоже с чувствительным видом
начинает разговор с арестантом...
Одних скоро обличали, или, лучше сказать, они сами решались изменять политику своих действий, и арестант, прокуролесив два-три дня, вдруг ни с
того ни с сего становился умным, утихал и мрачно
начинал проситься на выписку.
Бывало, в палате свои уже
начнут дразнить такого неженку, а иной просто выругает; вот он и замолчит, точно и в самом деле
того и ждал, чтоб его выругали, чтоб замолчать.
А
то иной раз просто
начнешь считать: раз, два, три и т. д., чтоб как-нибудь среди этого счета заснуть.
Через минуту он уже и забывает свое внезапное ощущение и
начинает смеяться или ругаться, судя по характеру; а
то вдруг с необыкновенным, вовсе не соразмерным с потребностью жаром схватится за рабочий урок, если он задан ему, и
начинает работать — работать изо всех сил, точно желая задавить в себе тяжестью работы что-то такое, что само его теснит и давит изнутри.
— А почему ж не меня? — с яростью возражает второй, — значит, вся бедность просит, все тогда заявляйте, коли
начнут опрашивать. А
то у нас небось кричат, а к делу дойдет, так и на попятный!
Каждый был до
того угрюм и самолюбив, что
начинал презирать человека доброго и без самолюбия.
В этот первый год у меня бывали глупые минуты, когда я (и всегда как-то вдруг)
начинал почти ненавидеть Акима Акимыча, неизвестно за что, и молча проклинал судьбу свою за
то, что она поместила меня с ним на нарах голова с головою.
Начал же он заселяться с сей поры единственно только арестантами военного ведомства, стало быть, людьми, не лишенными прав состояния,
теми же солдатами, как и все солдаты, только наказанными, приходившими на короткие сроки (до шести лет наибольше) и по выходе из острога поступавшими опять в свои батальоны рядовыми, какими были они прежде.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без
того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом
начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как
начал говорить о литературе,
то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и
начните.
Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад
тому пять лет была ассигнована сумма,
то не позабыть сказать, что
начала строиться, но сгорела.