Неточные совпадения
Полагали, что у него должна
быть порядочная родня в России, может
быть даже и не
последние люди, но знали, что он с самой ссылки упорно пресек с ними всякие сношения, — одним словом, вредит себе.
Но странное дело: из этих настоящих, сильных людей
было несколько тщеславных до
последней крайности, почти до болезни.
Последняя тряпка
была в цене и шла в какое-нибудь дело.
Но собственной работой занималась, может
быть, только треть арестантов; остальные же били баклуши, слонялись без нужды по всем казармам острога, ругались, заводили меж собой интриги, истории, напивались, если навертывались хоть какие-нибудь деньги; по ночам проигрывали в карты
последнюю рубашку, и все это от тоски, от праздности, от нечего делать.
Последнее их ужасало: при выдаче с весу треть людей
была бы голодная; в артели же всем доставало.
Он
был грамотный и весь
последний год постоянно читал Библию, читал и днем и ночью.
— Калачи, калачи! — кричал он, входя в кухню, — московские, горячие! Сам бы
ел, да денег надо. Ну, ребята,
последний калач остался: у кого мать
была?
Но иногда маневр не удается, и тогда приходится рассчитаться своим
последним капиталом, то
есть спиной.
Там он жил в
последней степени унижения, никогда не наедался досыта и работал на своего антрепренера с утра до ночи; а в каторге работа легче, чем дома, хлеба вдоволь и такого, какого он еще и не видывал; по праздникам говядина,
есть подаяние,
есть возможность заработать копейку.
Испугавшись предстоящего наказания донельзя, до
последней степени, как самый жалкий трус, он накануне того дня, когда его должны
были прогнать сквозь строй, бросился с ножом на вошедшего в арестантскую комнату караульного офицера.
Он
был, кажется, очень поражен, что я сам ему предложил денег, сам вспомнил о его затруднительном положении, тем более что в
последнее время он, по его мнению, уж слишком много у меня забрал, так что и надеяться не смел, что я еще дам ему.
Он ходил за ним, утешал его в первые дни каторги, предполагая, что он должен
был очень страдать, отдал ему
последние свои деньги, кормил его, поделился с ним необходимейшими вещами.
Один из мужичков,
последний, шел как-то необыкновенно смешно, расставив руки и свесив набок голову, на которой
была длинная мужичья шапка, гречневиком.
Какой-нибудь
последний оборвыш, который и сам-то
был самым плохим работником и не смел пикнуть перед другими каторжниками, побойчее его и потолковее, и тот считал вправе крикнуть на меня и прогнать меня, если я становился подле него, под тем предлогом, что я ему мешаю. Наконец, один из бойких прямо и грубо сказал мне: «Куда лезете, ступайте прочь! Что соваться куда не спрашивают».
Были подаяния и очень бедные — такой какой-нибудь грошовый калачик и две каких-нибудь черные шаньги, чуть-чуть обмазанные сметаной: это уже
был дар бедняка бедняку, из
последнего.
Только уж в
последнее время, в самый почти день представления, все начали интересоваться: что-то
будет? как-то наши? что плац-майор? удастся ли так же, как в запрошлом году? и проч.
Одним словом, халат
был до
последней степени грязен; но оценил я его вполне уже на месте.
— Ишь, холоп! Нашел барина! — проговорил он с расстановками и задыхающимся от бессилия голосом. Он
был уже в
последних днях своей жизни.
А если так, если так мало опасности (то
есть по-настоящему совершенно нет никакой), — для чего такое серьезное отягощение больных, может
быть в
последние дни и часы их жизни, больных, которым свежий воздух еще нужней, чем здоровым?
Казалось мне иногда, что в этом
последнем случае
был свой особенный, так сказать какой-то практический или, лучше, фактический взгляд на дело.
В церкви мы становились тесной кучей у самых дверей, на самом
последнем месте, так что слышно
было только разве голосистого дьякона да изредка из-за толпы приметишь черную ризу да лысину священника.
Ломовы хоть и разорились под судом, но жили в остроге богачами. У них, видимо,
были деньги. Они держали самовар,
пили чай. Наш майор знал об этом и ненавидел обоих Ломовых до
последней крайности. Он видимо для всех придирался к ним и вообще добирался до них. Ломовы объясняли это майорским желанием взять с них взятку. Но взятки они не давали.
Сошедший с ума, зачитавшийся Библии арестант, о котором я уже упоминал и который бросился с кирпичом на майора, вероятно тоже
был из отчаявшихся, из тех, кого покинула
последняя надежда; а так как совершенно без надежды жить невозможно, то он и выдумал себе исход в добровольном, почти искусственном мученичестве.
Может
быть, и гораздо раньше началось это волнение, как сообразил я уже потом, невольно припомнив кое-что из арестантских разговоров, а вместе с тем и усиленную сварливость арестантов, угрюмость и особенно озлобленное состояние, замечавшееся в них в
последнее время.
Уже несколько дней в
последнее время громко жаловались, негодовали в казармах и особенно сходясь в кухне за обедом и ужином,
были недовольны стряпками, даже попробовали сменить одного из них, но тотчас прогнали нового и воротили старого.
Стало
быть, имели же наши беглецы сильнейшее влияние на Коллера и поверил же он им, когда после долголетней и удачной в
последние годы службы он, человек умный, солидный, расчетливый, решился за ними следовать.
Тут он вспомнил, что в
последнее время Куликов и А-в
были как-то особенно близки между собою, часто шептались, часто ходили за казармами, вдали от всех глаз.
Всех больше мне
было жаль Коллера: он всё потерял,
последние надежды свои, прошел больше всех, кажется две тысячи, и отправлен
был куда-то арестантом, только не в наш острог.
Кандалы упали. Я поднял их… Мне хотелось подержать их в руке, взглянуть на них в
последний раз. Точно я дивился теперь, что они сейчас
были на моих же ногах.