Неточные совпадения
В каторге было несколько человек из дворян. Во-первых, человек пять поляков. Об них я поговорю когда-нибудь особо. Каторжные страшно не любили поляков, даже больше, чем ссыльных из русских дворян. Поляки (я говорю об одних политических преступниках) были с ними как-то утонченно, обидно вежливы, крайне несообщительны и никак не могли скрыть
перед арестантами своего к ним отвращения, а те понимали
это очень хорошо и платили той же монетою.
Он вполне сознавал, что поступил неправильно, говорил мне, что знал об
этом и
перед расстрелянием князька, знал, что мирного должно было судить по законам; но, несмотря на то, что знал
это, он как будто никак не мог понять своей вины настоящим образом...
Характеристика
этих людей — уничтожать свою личность всегда, везде и чуть не
перед всеми, а в общих делах разыгрывать даже не второстепенную, а третьестепенную роль.
Но А-в тотчас же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с таким ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него, и всё, что М., в прежних разговорах,
передал ему об остроге и о майоре, всё
это А-в поспешил при первом случае донести майору.
Однако, по их понятиям (и я узнал
это впоследствии наверно), я все-таки должен был соблюдать и уважать
перед ними даже дворянское происхождение мое, то есть нежиться, ломаться, брезгать ими, фыркать на каждом шагу, белоручничать.
Я очень хорошо видел теперь, что они презирают меня за то, что я хотел работать, как и они, не нежился и не ломался
перед ними; и хоть я наверно знал, что потом они принуждены будут переменить обо мне свое мнение, но все-таки мысль, что теперь они как будто имеют право презирать меня, думая, что я на работе заискивал
перед ними, —
эта мысль ужасно огорчала меня.
—
Это самый решительный, самый бесстрашный из всех каторжных, — говорил М. — Он на все способен; он ни
перед чем не остановится, если ему придет каприз. Он и вас зарежет, если ему
это вздумается, так, просто зарежет, не поморщится и не раскается. Я даже думаю, он не в полном уме.
Замечу, впрочем, что
этот Петров был тот самый, который хотел убить плац-майора, когда его позвали к наказанию и когда майор «спасся чудом», как говорили арестанты, — уехав
перед самой минутой наказания.
Конечно, всё
это было предписано обрядами молитвы, и в
этом ничего не было смешного и странного, но смешно было то, что Исай Фомич как бы нарочно рисовался
перед нами и щеголял своими обрядами.
Этот переход вдруг и непременная обязанность
этого перехода чрезвычайно нравились Исаю Фомичу: он видел в
этом какой-то особенный, прехитрый кунштик [Кунштик (нем. Kunststuck) — фокус.] и с хвастливым видом
передавал мне
это замысловатое правило закона.
И действительно, Нецветаев, как вышел с своей барыней
перед публику, только и делал, что быстро и бегло чертил тоненькой камышовой тросточкой, которую откудова-то достал, по земле, вероятно считая в
этом признаки самой высшей господственности, крайнего щегольства и фешени.
— Сюжет
этой пантомимы был широко известен, он сходен с эпизодом из «Ночи
перед рождеством» Н. В. Гоголя.] под музыку.
Конечно, тяжела минута
перед наказанием, тяжела до того, что, может быть, я грешу, называя
этот страх малодушием и трусостию.
Эта-то вот скаредная последняя тысяча (чтоб ее!..) всех трех первых стоила, и кабы не умер я
перед самым концом (всего палок двести только оставалось), забили бы тут же насмерть, ну да и я не дал себя в обиду: опять надул и опять обмер; опять поверили, да и как не поверить, лекарь верит, так что на двухстах-то последних, хоть изо всей злости били потом, так били, что в другой раз две тысячи легче, да нет, нос утри, не забили, а отчего не забили?
Он
это сознавал и
перед начальником нарочно удвоивал свою вежливость, сухость и чувство собственного достоинства.
Во всяком случае палач
перед началом наказания чувствует себя в возбужденном состоянии духа, чувствует силу свою, сознает себя властелином; он в
эту минуту актер; на него дивится и ужасается публика, и уж, конечно, не без наслаждения кричит он своей жертве
перед первым ударом: «Поддержись, ожгу!» — обычные и роковые слова в
этом случае.
Это случалось в палатах: иногда дни и месяцы лежат один подле другого и не скажут ни слова, и вдруг как-нибудь разговорятся в ночной вызывающий час, и один начнет
перед другим выкладывать все свое прошедшее.
— Стал я
это перед ней, тогда, тут же с постели, на коленки, руки сложил: «Матушка, говорю, Акулина Кудимовна, прости ты меня, дурака, в том, что я тебя тоже за такую почитал.
Весть о ревизоре мигом разносится по острогу. По двору бродят люди и нетерпеливо
передают друг другу известие. Другие нарочно молчат, сохраняя свое хладнокровие, и тем, видимо, стараются придать себе больше важности. Третьи остаются равнодушными. На казарменных крылечках рассаживаются арестанты с балалайками. Иные продолжают болтать. Другие затягивают песни, но вообще все в
этот вечер в чрезвычайно возбужденном состоянии.
И каждый арестант,
перед которым она перекувырнется, пырнет ее, бывало, сапогом, точно считая
это непременною своею обязанностью.
Но есть неудобства,
перед которыми все
это бледнеет до того, что не обращаешь внимания ни на грязь содержания, ни на тиски, ни на тощую, неопрятную пищу.
Однажды, в
это же лето, уже к августу месяцу, в будний ясный и жаркий день, в первом часу пополудни, когда по обыкновению все отдыхали
перед послеобеденной работой, вдруг вся каторга поднялась, как один человек, и начала строиться на острожном дворе.
Этого требовал долг службы и равенства —
перед телесным наказанием.
Но, несмотря на весь
этот инстинктивный демократизм его, арестанты ни разу не проступились
перед ним в какой-нибудь непочтительности, фамильярности.
Трудно
передать впечатление, произведенное
этим известием на арестантов.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть.
Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что
этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что
перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
И, сказав
это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она
перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им
эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и
перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.