Неточные совпадения
Если вы с ним заговаривали, то он смотрел на вас чрезвычайно пристально и внимательно, с строгой вежливостью выслушивал каждое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом вашим задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну, и, наконец, отвечал ясно и коротко, но
до того взвешивая каждое слово своего ответа,
что вам вдруг становилось отчего-то неловко и вы, наконец, сами радовались окончанию разговора.
Я догадался,
что он был мнителен
до сумасшествия.
Заговорил я потом о нашем крае, о его потребностях; он слушал меня молча и
до того странно смотрел мне в глаза,
что мне стало, наконец, совестно за наш разговор.
Что же делал он, просиживая
до зари?
Я знал из них даже убийц
до того веселых,
до того никогда не задумывающихся,
что можно было биться об заклад,
что никогда совесть не сказала им никакого упрека.
Но у нас их тотчас осаживали, несмотря на то,
что иные,
до прибытия в острог, бывали ужасом целых селений и городов.
Этот майор был какое-то фатальное существо для арестантов, он довел их
до того,
что они его трепетали.
Что же касается
до Петрова, он преспокойно вытерпел наказание.
Но, несмотря на всевозможные точки зрения, всякий согласится,
что есть такие преступления, которые всегда и везде, по всевозможным законам, с начала мира считаются бесспорными преступлениями и будут считаться такими
до тех пор, покамест человек останется человеком.
Факты были
до того ясны,
что невозможно было не верить.
Если он не выкупал эти вещи в срок, то они безотлагательно и безжалостно продавались; ростовщичество
до того процветало,
что принимались под заклад даже казенные смотровые вещи, как то: казенное белье, сапожный товар и проч., — вещи, необходимые всякому арестанту во всякий момент.
Я знал в остроге одного арестанта, наружностью размера колоссального, но
до того кроткого, тихого, смиренного,
что нельзя было представить себе, каким образом он очутился в остроге.
Он был
до того незлобив и уживчив,
что во все время своего пребывания в остроге ни с кем не поссорился.
Оба впились глазами друг в друга. Толстяк ждал ответа и сжал кулаки, как будто хотел тотчас же кинуться в драку. Я и вправду думал,
что будет драка. Для меня все это было так ново, и я смотрел с любопытством. Но впоследствии я узнал,
что все подобные сцены были чрезвычайно невинны и разыгрывались, как в комедии, для всеобщего удовольствия;
до драки же никогда почти не доходило. Все это было довольно характерно и изображало нравы острога.
— Подлец ты, а не каган! — заревел толстяк, почувствовав,
что срезался на всех пунктах, и дойдя
до крайнего бешенства.
— Ну-ну-ну! Загалдели! — закричали кругом. — На воле не умели жить; рады,
что здесь
до чистяка добрались…
Наивен
до крайности; он, например, бранясь с арестантами, корил их иногда за то,
что они были воры, и серьезно убеждал их не воровать.
Я простился с Акимом Акимычем и, узнав,
что мне можно воротиться в острог, взял конвойного и пошел домой. Народ уже сходился. Прежде всех возвращаются с работы работающие на уроки. Единственное средство заставить арестанта работать усердно, это — задать ему урок. Иногда уроки задаются огромные, но все-таки они кончаются вдвое скорее,
чем если б заставили работать вплоть
до обеденного барабана. Окончив урок, арестант беспрепятственно шел домой, и уже никто его не останавливал.
— А
что, братцы, — проговорил он, — ведь Газин-то сегодня догуляется
до греха! Ей-богу! Когда гулять вздумал. Неравно осмиглазый приедет.
Он так не похож был на других арестантов: что-то
до того спокойное и тихое было в его взгляде,
что, помню, я с каким-то особенным удовольствием смотрел на его ясные, светлые глаза, окруженные мелкими лучистыми морщинками.
Но, кроме труда уберечь их, в остроге было столько тоски; арестант же, по природе своей, существо
до того жаждущее свободы и, наконец, по социальному своему положению,
до того легкомысленное и беспорядочное,
что его, естественно, влечет вдруг «развернуться на все», закутить на весь капитал, с громом и с музыкой, так, чтоб забыть, хоть на минуту, тоску свою.
Что же касается других, подобных ему, которых было у нас всех человек
до пятнадцати, то даже странно было смотреть на них; только два-три лица были еще сносны; остальные же все такие вислоухие, безобразные, неряхи; иные даже седые.
Несмотря на то,
что убийство или намерение убить грозило чрезвычайными неприятностями всему острогу: начались бы розыски, обыски, усиление строгостей, а потому арестанты всеми силами старались не доводить себя
до подобных общих крайностей, — несмотря на это, теперь все притихли и выжидали.
Вот человек, который в каторге чахнет, тает, как свечка; и вот другой, который
до поступления в каторгу и не знал даже,
что есть на свете такая развеселая жизнь, такой приятный клуб разудалых товарищей.
Там он жил в последней степени унижения, никогда не наедался досыта и работал на своего антрепренера с утра
до ночи; а в каторге работа легче,
чем дома, хлеба вдоволь и такого, какого он еще и не видывал; по праздникам говядина, есть подаяние, есть возможность заработать копейку.
Именно:
что все не арестанты, кто бы они ни были, начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами, как то: конвойных, караульных солдат,
до всех вообще, имевших хоть какое-нибудь дело с каторжным бытом, — как-то преувеличенно смотрят на арестантов.
Разумеется, я говорю теперь только об арестантах решеных, из которых даже многие рады,
что добрались, наконец,
до острога (
до того хороша бывает иногда жизнь новая!), а следовательно, расположены жить спокойно и мирно; да, кроме того, и действительно беспокойным из своих сами не дадут много куражиться.
Он
до того был трус,
что, бросившись с ножом, он даже не ранил офицера, а сделал всё для проформы, для того только, чтоб оказалось новое преступление, за которое бы его опять стали судить.
Он
до того заробел,
что накануне наказания решился выпить крышку вина, настояв в нем нюхательного табаку. […накануне наказания решился выпить крышку вина, настояв в нем нюхательного табаку.
Эта рвота
до того расстроила его грудь,
что через несколько дней в нем открылись признаки настоящей чахотки, от которой он умер через полгода.
Плоть
до того брала верх над всеми его душевными свойствами,
что вы с первого взгляда по лицу его видели,
что тут осталась только одна дикая жажда телесных наслаждений, сладострастия, плотоугодия.
Когда же понял,
что я добираюсь
до его совести и добиваюсь в нем хоть какого-нибудь раскаяния, то взглянул на меня
до того презрительно и высокомерно, как будто я вдруг стал в его глазах каким-то маленьким, глупеньким мальчиком, с которым нельзя и рассуждать, как с большими.
Он был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен и ясен, хотя часто с негодованием смотрел на гадость и грязь арестантской жизни и возмущался
до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством и вообще всем,
что было нечестно; но ссор не затевал и только отворачивался с негодованием.
Есть натуры
до того прекрасные от природы,
до того награжденные богом,
что даже одна мысль о том,
что они могут когда-нибудь измениться к худшему, вам кажется невозможною.
Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые товарищи-каторжники, усиленная их суровость с новичком из дворян, вдруг появившимся в их корпорации, суровость, иногда доходившая чуть не
до ненависти, — все это
до того измучило меня,
что я сам желал уж поскорее работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как и все они, чтоб войти со всеми поскорее в одну колею.
Что же касается
до средств иметь свое кушанье, то их надо было слишком немного.
Это был такой отдельный и особый уголок, в одном из уголков Сибири, и такой немноголюдный (при мне было в нем
до семидесяти человек),
что трудно было и на след его напасть.
Я, впрочем, узнал еще
до прибытия в острог,
что встречусь там с А-вым.
Вот краткая его история: не докончив нигде курса и рассорившись в Москве с родными, испугавшимися развратного его поведения, он прибыл в Петербург и, чтоб добыть денег, решился на один подлый донос, то есть решился продать кровь десяти человек, для немедленного удовлетворения своей неутолимой жажды к самым грубым и развратным наслаждениям,
до которых он, соблазненный Петербургом, его кондитерскими и Мещанскими, сделался падок
до такой степени,
что, будучи человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное дело.
К деньгам арестант жаден
до судорог,
до омрачения рассудка, и если действительно бросает их, как щепки, когда кутит, то бросает за то,
что считает еще одной степенью выше денег.
Но в том-то и дело,
что тут уж не
до рассудка: тут судороги.
А в настоящей работе, делавшейся более для проформы,
чем для надобности, трудно было выпросить себе урок, а надо было работать вплоть
до барабана, бившего призыв домой в одиннадцать часов утра.
Но это были не личности, а гнев за то,
что в Скуратове не было выдержки, не было строгого напускного вида собственного достоинства, которым заражена была вся каторга
до педантства, одним словом за то,
что он был, по их же выражению, «бесполезный» человек.
Он сам знает,
что спущенные с цепи навечно уже содержатся при остроге,
до самой смерти своей, и в кандалах.
Впрочем, он был очень неразговорчив,
до того,
что даже ленился ворчать на нас.
В другой раз, еще
до каторги, случилось,
что полковник ударил его на учении.
Над такими людьми, как Петров, рассудок властвует только
до тех пор, покамест они
чего не захотят.
Любопытно,
что большею частью все это настроение, весь этот напуск, продолжается ровно вплоть
до эшафота, а потом как отрезало: точно и в самом деле этот срок какой-то форменный, как будто назначенный заранее определенными для того правилами.
Исай Фомич, который при входе в острог сробел
до того,
что даже глаз не смел поднять на эту толпу насмешливых, изуродованных и страшных лиц, плотно обступивших его кругом, и от робости еще не успел сказать ни слова, увидев заклад, вдруг встрепенулся и бойко начал перебирать пальцами лохмотья. Даже прикинул на свет. Все ждали,
что он скажет.
Потом, познакомившись ближе со мной, он уверял меня под клятвою,
что это та самая песня и именно тот самый мотив, который пели все шестьсот тысяч евреев, от мала
до велика, переходя через Чермное море, […пели все шестьсот тысяч евреев, от мала
до велика, переходя через Чермное море…