Неточные совпадения
Отчего, например, Марья Александровна, которая ужасно любит сплетни и не заснет всю ночь, если накануне не узнала чего-нибудь новенького, — отчего она, при всем этом, умеет себя держать так, что, глядя на нее, в
голову не придет, чтоб эта сановитая дама была первая сплетница в мире или по крайней мере в Мордасове?
Но, признавая вполне всю странность такого сравнения, я осмелюсь, однако же, сделать один невинный вопрос: отчего, скажите, у Наполеона закружилась наконец
голова, когда он забрался уже слишком высоко?
Несмотря на очевидное остроумие этой догадки, напоминающее самые блестящие времена древнего французского двора, я осмелюсь прибавить в свою очередь: отчего у Марьи Александровны никогда и ни в каком случае не закружится
голова и она всегда останется первой дамой в Мордасове?
Но ведь, во-первых, в
голове не все дома.
Когда же встречается с ним мужик и, остановясь в стороне, снимает шапку, низко кланяется и приговаривает: «Здравствуй, батюшка князь, ваше сиятельство, наше красное солнышко!» — то князь немедленно наводит на него свой лорнет, приветливо кивает
головой и ласково говорит ему «Bonjour, mon ami, bonjour!», [Здравствуй, друг мой, здравствуй! (франц.)] и много подобных слухов ходило в Мордасове; князя никак не могли забыть: он жил в таком близком соседстве!
Марья Александровна находит про себя, что у него немного пусто в
голове, но принимает его прекрасно.
На другой же день я заметила, в первый раз в жизни, несколько седых волос на
голове моей.
На
голову им надели какие-то красные шапочки с перьями, — уж не знаю, что это изображает! — и под фортепьяно заставила обеих пигалиц перед князем плясать казачка!
Зина ходила по комнате взад и вперед, сложив накрест руки, понурив
голову, бледная и расстроенная. В глазах ее стояли слезы; но решимость сверкала во взгляде, который она устремила на мать. Она поспешно скрыла слезы, и саркастическая улыбка появилась на губах ее.
Если вы начали так настойчиво говорить об этом, то — я вас знаю — вы не могли начать, не имея в
голове какого-нибудь определенного плана.
Зиночка, душенька! давеча, как я услышала об этом князе, у меня уж и загорелась мысль в
голове!
Вдруг гениальная мысль блеснула и мгновенно созрела в
голове Марьи Александровны.
И у меня ведь это из
головы вышло!
— И за это? за это! о адское бесчеловечие! вы плачете, князь! Но теперь этого не будет! Теперь я буду подле вас, мой князь; я не расстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже, знаете, князь, ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что вы еще способны… то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица! Теперь вы гордо можете поднять
голову. Вы будете смотреть им прямо в лицо…
Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив
голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал в комнату.
Что ж? может быть, в
голове моей и были эти расчеты, только не иезуитские, а невольные.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, в главных чертах, свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слушать. Она лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и рвала свои длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до локтей. Изредка вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение проходил по всем ее членам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина не подняла даже и
головы.
Мы сказали уже, что в
голове Марьи Александровны еще утром, в то время когда она гонялась за князем по городу, блеснула гениальная мысль.
— Сколько раз я вбивала в твою ослиную
голову, что я тебе вовсе не матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать такое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подле такого осла, как ты!
— Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя, так вот я и говорю… по-супружески… — возразил было Афанасий Матвеич и в ту же минуту поднес обе руки свои к
голове, чтоб защитить свои волосы.
Что руками-то
голову закрываешь?
— Чем же я, матушка, высосал твои соки? — промямлил супруг, нагибая как только мог более
голову.
Сели в карету. Афанасий Матвеич недоумевал и удивлялся. Между тем Марья Александровна думала про себя, — как бы понятнее вбить в
голову своего супруга некоторые наставления, необходимые в теперешнем его положении. Но супруг предупредил ее.
— Это вы про Наполеона, дядюшка? — проговорил Павел Александрович, задумчиво смотря на дядю. Какая-то странная мысль начинала мелькать у него в
голове, — мысль, в которой он не мог еще себе самому дать отчета.
Мозгляков вздрогнул от восторга. Новая идея блеснула в его
голове.
Давеча его подпоили, сначала у вас, а потом, уж окончательно, здесь, так что он совсем было потерял
голову, которая у него и без того некрепка.
Таково было впоследствии мнение самых лучших
голов в Мордасове.
Наконец, когда уже стемнело, почти потеряв
голову от ужаса, она решилась сама идти к Зине.
Зина вышла к ней больная:
голова ее горела.
Глаза ее горели,
голова кружилась.
Доктора решили, что от мордасовского гостеприимства у князя сделалось воспаление в желудке, как-то перешедшее (вероятно, по дороге) в
голову.
Бросились толпами в гостиницу, где лежало мертвое тело, еще не убранное, судили, рядили, кивали
головами и кончили тем, что резко осудили «убийц несчастного князя», подразумевая под этим, конечно, Марью Александровну с дочерью.
Все это время Мозгляков суетился, кидался во все стороны, и наконец
голова у него закружилась.