Неточные совпадения
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я
чувствую в
себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Он
почувствовал про
себя, что дрянного Федора Павловича, в сущности, должен бы был он до того не уважать, что не следовало бы ему терять свое хладнокровие в келье старца и так самому потеряться, как оно вышло.
А потому, сам сознавая
себя виновным и искренно раскаиваясь,
почувствовал стыд и, не могши преодолеть его, просил нас, меня и сына своего, Ивана Федоровича, заявить пред вами все свое искреннее сожаление, сокрушение и покаяние…
Не то чтоб он стыдился
себя так уж очень и обвинял; может быть, даже совсем напротив; но все же он
чувствовал, что обедать-то уж неприлично.
Но, высказав свою глупость, он
почувствовал, что сморозил нелепый вздор, и вдруг захотелось ему тотчас же доказать слушателям, а пуще всего
себе самому, что сказал он вовсе не вздор.
Опять нотабене. Никогда и ничего такого особенного не значил наш монастырь в его жизни, и никаких горьких слез не проливал он из-за него. Но он до того увлекся выделанными слезами своими, что на одно мгновение чуть было
себе сам не поверил; даже заплакал было от умиления; но в тот же миг
почувствовал, что пора поворачивать оглобли назад. Игумен на злобную ложь его наклонил голову и опять внушительно произнес...
— А как вы теперь
себя чувствуете?
А однако, передать ей поручение было видимо теперь тяжелее, чем давеча: дело о трех тысячах было решено окончательно, и брат Дмитрий,
почувствовав теперь
себя бесчестным и уже безо всякой надежды, конечно, не остановится более и ни пред каким падением.
— Почему ж не бывают, Lise, точно я глупость сказала. Вашего мальчика укусила бешеная собака, и он стал бешеный мальчик и вот кого-нибудь и укусит около
себя в свою очередь. Как она вам хорошо перевязала, Алексей Федорович, я бы никогда так не сумела.
Чувствуете вы теперь боль?
Нет, Алеша, нет, если бы ты знал, как я
себя теперь легко
чувствую!
— С чего ты на меня удивляешься? — отрывисто и сурово произнес Иван Федорович, изо всех сил
себя сдерживая, и вдруг с отвращением понял, что
чувствует сильнейшее любопытство и что ни за что не уйдет отсюда, не удовлетворив его.
К самому же Федору Павловичу он не
чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у
себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать — не стучит ли кто.
Раскрыв глаза, к изумлению своему, он вдруг
почувствовал в
себе прилив какой-то необычайной энергии, быстро вскочил и быстро оделся, затем вытащил свой чемодан и, не медля, поспешно начал его укладывать.
Целые два часа
чувствовал он
себя почти счастливым и попивал коньячок; но вдруг в доме произошло одно предосадное и пренеприятное для всех обстоятельство, мигом повергшее Федора Павловича в большое смятение...
— Бог сжалился надо мной и зовет к
себе. Знаю, что умираю, но радость
чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится… долг исполнил…
Он остановился и вдруг спросил
себя: «Отчего сия грусть моя даже до упадка духа?» — и с удивлением постиг тотчас же, что сия внезапная грусть его происходит, по-видимому, от самой малой и особливой причины: дело в том, что в толпе, теснившейся сейчас у входа в келью, заприметил он между прочими волнующимися и Алешу и вспомнил он, что, увидав его, тотчас же
почувствовал тогда в сердце своем как бы некую боль.
И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим
себе приговор пером на бумаге: «казню
себя и наказую»; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый горячий луч «Феба златокудрого», а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться,
чувствовал он это до мучения, и мысль о том впивалась в его душу отчаянием.
Я
чувствую это теперь по
себе.
И
чувствует он про
себя, что хоть он и безумно спрашивает и без толку, но непременно хочется ему именно так спросить и что именно так и надо спросить.
За три недели до смерти,
почувствовав близкий финал, он кликнул к
себе наконец наверх сыновей своих, с их женами и детьми, и повелел им уже более не отходить от
себя.
Он
почувствовал в
себе какую-то бесконечную твердость: конец колебаниям его, столь ужасно его мучившим всё последнее время!
Я думаю только, что она была раздражена и тяжело
чувствовала на
себе презрительно-любопытные взгляды жадной к скандалу нашей публики.
Я сейчас тогда же это
почувствовала, но я долго
себе не верила.
И вот теперь точно так же она тоже принесла
себя в жертву, но уже за другого, и, может быть, только лишь теперь, только в эту минуту, впервые
почувствовав и осмыслив вполне, как дорог ей этот другой человек!
Правда и то, что и пролитая кровь уже закричала в эту минуту об отмщении, ибо он, погубивший душу свою и всю земную судьбу свою, он невольно должен был
почувствовать и спросить
себя в то мгновение: «Что значит он и что может он значить теперь для нее, для этого любимого им больше души своей существа, в сравнении с этим «прежним» и «бесспорным», покаявшимся и воротившимся к этой когда-то погубленной им женщине с новой любовью, с предложениями честными, с обетом возрожденной и уже счастливой жизни.
Только что открылось, что она его любит, зовет с
собою, сулит ему новое счастье, — о, клянусь, он должен был тогда
почувствовать двойную, тройную потребность убить
себя и убил бы
себя непременно, если бы сзади его лежал труп отца!
«Ну, а обложка денег, а разорванный на полу пакет?» Давеча, когда обвинитель, говоря об этом пакете, изложил чрезвычайно тонкое соображение свое о том, что оставить его на полу мог именно вор непривычный, именно такой, как Карамазов, а совсем уже не Смердяков, который бы ни за что не оставил на
себя такую улику, — давеча, господа присяжные, я, слушая, вдруг
почувствовал, что слышу что-то чрезвычайно знакомое.
Неточные совпадения
Стародум(видя в тоске г-жу Простакову). Сударыня! Ты сама
себя почувствуешь лучше, потеряв силу делать другим дурно.
Попеременно они то трепещут, то торжествуют, и чем сильнее дает
себя чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все
чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам
собою вследствие недостатка питания.
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели
чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под
себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Изобразив изложенное выше, я
чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю
себя тем,