Неточные совпадения
Петр Ильич потом на позднейшие
вопросы интересовавшихся лиц: сколько было денег? — заявлял, что тогда сосчитать на глаз трудно было, может быть, две
тысячи, может быть, три, но пачка была большая, «плотненькая».
Если та, думал он, ответит на
вопрос: она ли дала три
тысячи давеча, в таком-то часу, Дмитрию Федоровичу, то в случае отрицательного ответа он тут же и пойдет к исправнику, не заходя к Федору Павловичу; в противном же случае отложит все до завтра и воротится к себе домой.
На
вопрос мой, откуда взял столько денег, он с точностью ответил, что взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его суммою в три
тысячи, чтоб ехать будто бы на золотые прииски…
— Вполне последую вашим благоразумным советам, — ввязался вдруг прокурор, обращаясь к Мите, — но от
вопроса моего, однако, не откажусь. Нам слишком существенно необходимо узнать, для чего именно вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три
тысячи?
Отметим лишь одно, что главнейший пункт, на который обращалось все внимание допрашивавших, преимущественно был все тот же самый
вопрос о трех
тысячах, то есть было ли их три или полторы в первый раз, то есть в первый кутеж Дмитрия Федоровича здесь в Мокром, месяц назад, и было ли их три или полторы
тысячи вчера, во второй кутеж Дмитрия Федоровича.
На
вопрос прокурора: где же бы он взял остальные две
тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что у него было всего только полторы
тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
На прямой
вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, — Максимов самым решительным образом ответил, что денег было «двадцать тысяч-с».
Так немедленно и поступил Николай Парфенович: на «романических» пунктах он опять перестал настаивать, а прямо перешел к серьезному, то есть все к тому же и главнейшему
вопросу о трех
тысячах. Грушенька подтвердила, что в Мокром, месяц назад, действительно истрачены были три
тысячи рублей, и хоть денег сама и не считала, но слышала от самого Дмитрия Федоровича, что три
тысячи рублей.
На
вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что не знает, сколько их было, но слышала, как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три
тысячи.
На настойчивый
вопрос прокурора: о каких деньгах говорил, что украл у Катерины Ивановны, — о вчерашних или о тех трех
тысячах, которые были истрачены здесь месяц назад, — объявила, что говорил о тех, которые были месяц назад, и что она так его поняла.
На
вопрос же прокурора о том, какие у него основания утверждать, что Федор Павлович обидел в расчете сына, Григорий Васильевич, к удивлению всех, основательных данных совсем никаких не представил, но все-таки стоял на том, что расчет с сыном был «неправильный» и что это точно ему «несколько
тысяч следовало доплатить».
— Я твердо была уверена, что он всегда успеет переслать эти три
тысячи, только что получит от отца, — продолжала она, отвечая на
вопросы.
Обозначив в порядке все, что известно было судебному следствию об имущественных спорах и семейных отношениях отца с сыном, и еще, и еще раз выведя заключение, что, по известным данным, нет ни малейшей возможности определить в этом
вопросе о дележе наследства, кто кого обсчитал или кто на кого насчитал, Ипполит Кириллович по поводу этих трех
тысяч рублей, засевших в уме Мити как неподвижная идея, упомянул об медицинской экспертизе.
За месяц до катастрофы подсудимому были вверены для отсылки по почте три
тысячи рублей госпожою Верховцевой, но
вопрос: справедливо ли, что были вверены с таким позором и с таким унижением, как провозглашено было давеча?
Неточные совпадения
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько
тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на
вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
К величайшей досаде защищавших это мнение, сам преступник почти не пробовал защищать себя; на окончательные
вопросы: что именно могло склонить его к смертоубийству и что побудило его совершить грабеж, он отвечал весьма ясно, с самою грубою точностью, что причиной всему было его скверное положение, его нищета и беспомощность, желание упрочить первые шаги своей жизненной карьеры с помощью по крайней мере трех
тысяч рублей, которые он рассчитывал найти у убитой.
И на
вопрос — кто она? — Таисья очень оживленно рассказала: отец Агафьи был матросом военного флота, боцманом в «добровольном», затем открыл пивную и начал заниматься контрабандой. Торговал сигарами. Он вел себя так, что матросы считали его эсером. Кто-то донес на него, жандармы сделали обыск, нашли сигары, и оказалось, что у него большие
тысячи в банке лежат. Арестовали старика.
— У Гризингера описана душевная болезнь, кажется — Grübelsucht — бесплодное мудрствование, это — когда человека мучают
вопросы, почему синее — не красное, а тяжелое — не легко, и прочее в этом духе. Так вот, мне уж кажется, что у нас
тысячи грамотных и неграмотных людей заражены этой болезнью.
«Безбедов говорит с высоты своей голубятни, тоном человека, который принужден говорить о пустяках, не интересных для него.
Тысячи людей портят себе жизнь и карьеру на этих
вопросах, а он, болван…»