Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не
только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так,
что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Разумеется, прозорливый читатель уже давно угадал,
что я с самого начала к тому клонил, и
только досадовал на меня, зачем я даром трачу бесплодные слова и драгоценное время.
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то,
что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не
только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и
только, кажется, одни эти.
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один
только миг,
что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был
только злой шут, и больше ничего.
Так
что случай этот был, может быть, единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю свою жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке,
только бы та его поманила.
Аделаида Ивановна, тотчас же после увоза, мигом разглядела,
что мужа своего она
только презирает, и больше ничего.
Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один
только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении,
что он все же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим.
Он вывел лишь,
что молодой человек легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив, кутила и которому
только чтобы что-нибудь временно перехватить, и он хоть на малое время, разумеется, но тотчас успокоится.
Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав,
что от него денег на воспитание его же детей не вытащишь (хотя тот прямо никогда не отказывал, а
только всегда в этаких случаях тянул, иногда даже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея, так
что тот долгое время даже и рос в его семействе.
Впрочем, лишь в самое
только последнее время ему удалось случайно обратить на себя вдруг особенное внимание в гораздо большем круге читателей, так
что его весьма многие разом тогда отметили и запомнили.
Только впоследствии объяснилось,
что Иван Федорович приезжал отчасти по просьбе и по делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого в первый раз отроду узнал и увидал тоже почти в это же самое время, в этот самый приезд, но с которым, однако же, по одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы в переписку.
Заранее скажу мое полное мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому
только,
что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его.
Он даже сам признался было тогда,
что затем
только и приехал.
Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами», а кончил тем,
что под конец даже не
только у жидов, но «и у евреев был принят».
Видно было,
что у него есть, может быть, тысяч до ста или разве немногим
только менее.
Знаешь, в одном монастыре есть одна подгородная слободка, и уж всем там известно,
что в ней одни
только «монастырские жены» живут, так их там называют, штук тридцать жен, я думаю…
Скверно тем
только,
что русизм ужасный, француженок совсем еще нет, а могли бы быть, средства знатные.
Просто повторю,
что сказал уже выше: вступил он на эту дорогу потому
только,
что в то время она одна поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши,
что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и
что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того
только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Едва
только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением,
что бессмертие и Бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю».
Точно так же если бы он порешил,
что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы пошел в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не
только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю).
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему,
что не
только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Если кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд, то, без сомнения, один
только брат Дмитрий; остальные же все придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных — вот
что понимал Алеша.
Передал
только накануне назначенного дня чрез одного знакомого брату Дмитрию,
что очень любит его и ждет от него исполнения обещанного.
Дмитрий задумался, потому
что ничего не мог припомнить,
что бы такое ему обещал, ответил
только письмом,
что изо всех сил себя сдержит «пред низостью», и хотя глубоко уважает старца и брата Ивана, но убежден,
что тут или какая-нибудь ему ловушка, или недостойная комедия.
— Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним
только затрудняюсь, именно тем,
что я теперь с вами, Федор Павлович…
— Вы
только это и знаете… С
чего он похож на фон Зона? Вы сами-то видели фон Зона?
— А пожалуй; вы в этом знаток.
Только вот
что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть,
что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным людям.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот
что особенно замечательно. И это ведь действительно так.
Только как же я слышал,
что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
— Значит, все же лазеечка к барыням-то из скита проведена. Не подумайте, отец святой,
что я что-нибудь, я
только так. Знаете, на Афоне, это вы слышали ль, не
только посещения женщин не полагается, но и совсем не полагается женщин и никаких даже существ женского рода, курочек, индюшечек, телушечек…
Только давно уж это произошло, так
что уж не стыдно и рассказать; вечно-то я так себе наврежу!
Я шут коренной, с рождения, все равно, ваше преподобие,
что юродивый; не спорю,
что и дух нечистый, может, во мне заключается, небольшого, впрочем, калибра, поважнее-то другую бы квартиру выбрал,
только не вашу, Петр Александрович, и вы ведь квартира неважная.
Ведь если б я
только был уверен, когда вхожу,
что все меня за милейшего и умнейшего человека сейчас же примут, — Господи! какой бы я тогда был добрый человек!
— Какой вздор, и все это вздор, — бормотал он. — Я действительно, может быть, говорил когда-то…
только не вам. Мне самому говорили. Я это в Париже слышал, от одного француза,
что будто бы у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли
что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…
Странное же и мгновенное исцеление беснующейся и бьющейся женщины,
только лишь, бывало, ее подведут к дарам, которое объясняли мне притворством и сверх того фокусом, устраиваемым чуть ли не самими «клерикалами», происходило, вероятно, тоже самым натуральным образом, и подводившие ее к дарам бабы, а главное, и сама больная, вполне веровали, как установившейся истине,
что нечистый дух, овладевший больною, никогда не может вынести, если ее, больную, подведя к дарам, наклонят пред ними.
И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь,
только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно,
что сыночек твой — есть единый от ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает.
Любовь такое бесценное сокровище,
что на нее весь мир купить можешь, и не
только свои, но и чужие грехи еще выкупишь.
— Вы и нас забыли, Алексей Федорович, вы совсем не хотите бывать у нас: а между тем Lise мне два раза говорила,
что только с вами ей хорошо.
Ну
что, думаю, я всю жизнь верила — умру, и вдруг ничего нет, и
только «вырастет лопух на могиле», как прочитала я у одного писателя.
Я стою и кругом вижу,
что всем все равно, почти всем, никто об этом теперь не заботится, а я одна
только переносить этого не могу.
— Вы меня раздавили! Я теперь
только, вот в это мгновение, как вы говорили, поняла,
что я действительно ждала
только вашей похвалы моей искренности, когда вам рассказывала о том,
что не выдержу неблагодарности. Вы мне подсказали меня, вы уловили меня и мне же объяснили меня!
Тут действительно доходит до того,
что даже и жизнь отдают,
только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили.
Но предрекаю,
что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то,
что, несмотря на все ваши усилия, вы не
только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
— Я иду из положения,
что это смешение элементов, то есть сущностей церкви и государства, отдельно взятых, будет, конечно, вечным, несмотря на то,
что оно невозможно и
что его никогда нельзя будет привести не
только в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому
что ложь лежит в самом основании дела.
— Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого не исправляют, а главное, почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не
только не уменьшается, а
чем далее, тем более нарастает.
Таким образом, пред одною
только церковью современный преступник и способен сознать вину свою, а не то
что пред государством.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело,
что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и все еще дорогим сыном своим, а сверх того, есть и сохраняется, хотя бы даже
только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Справедливо и то,
что было здесь сейчас сказано,
что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не
только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю.
Иван Федорович прибавил при этом в скобках,
что в этом-то и состоит весь закон естественный, так
что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не
только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь.
Но и этого мало, он закончил утверждением,
что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и
что эгоизм даже до злодейства не
только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении.