Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь
с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину
целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Впрочем, я даже рад тому, что роман мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве
целого»: познакомившись
с первым рассказом, читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за второй?
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать и
целовать, не далее как через две какие-нибудь недели, правда
с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…
Когда ему выдавали карманные деньги, которых он сам никогда не просил, то он или по
целым неделям не знал, что
с ними делать, или ужасно их не берег, мигом они у него исчезали.
Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете
с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к
цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете
цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал ее улыбаясь и
с нежностью благословил; когда же она стала
целовать его руку, то вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала...
Второе: что «уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церкви и несовместима
с природой ее и как божественного установления, и как союза людей для религиозных
целей» и наконец, в-третьих: что «церковь есть царство не от мира сего»…
Таким образом (то есть в
целях будущего), не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных
целей» (как выражается о церкви автор, которому возражаю), а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные
с церковными свои
цели.
Все же это ничем не унизит его, не отнимет ни чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его
с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным
целям.
Дмитрий Федорович почтительно
поцеловал его руку и
с необыкновенным волнением, почти
с раздражением произнес...
Катерина Ивановна мигом усадила ее в кресло против Алеши и
с восторгом
поцеловала ее несколько раз в ее смеющиеся губки.
Та же, протянув эту ручку,
с нервным, звонким прелестным смешком следила за «милою барышней», и ей видимо было приятно, что ее ручку так
целуют.
Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда,
с странною
целью: «сквитаться»
поцелуями.
— А так и оставайтесь
с тем на память, что вы-то у меня ручку
целовали, а я у вас нет. — Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
Ты думаешь, она нарочно эту ручку первая
поцеловала у Грушеньки,
с расчетом хитрым?
Алеша безо всякой предумышленной хитрости начал прямо
с этого делового замечания, а между тем взрослому и нельзя начинать иначе, если надо войти прямо в доверенность ребенка и особенно
целой группы детей. Надо именно начинать серьезно и деловито и так, чтобы было совсем на равной ноге; Алеша понимал это инстинктом.
Милый Алексей Федорович, вы ведь не знали этого: знайте же, что мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже
целый месяц как мы только того и желаем и молим, чтоб она разошлась
с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать не хочет и нисколько не любит, и вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит больше всего на свете.
— Видит Бог, невольно. Все не говорил,
целую жизнь не говорил словоерсами, вдруг упал и встал
с словоерсами. Это делается высшею силой. Вижу, что интересуетесь современными вопросами. Чем, однако, мог возбудить столь любопытства, ибо живу в обстановке, невозможной для гостеприимства.
И он почтительно, нежно даже
поцеловал у супруги ручку. Девица у окна
с негодованием повернулась к сцене спиной, надменно вопросительное лицо супруги вдруг выразило необыкновенную ласковость.
— Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя любят, все обожают! — и он начал опять
целовать у нее обе руки и нежно стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку, начал вдруг обтирать
с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у самого засверкали слезы. — Ну-с, видели-с? Слышали-с? — как-то вдруг яростно обернулся он к нему, показывая рукой на бедную слабоумную.
Как увидал он меня в таком виде-с, бросился ко мне: «Папа, кричит, папа!» Хватается за меня, обнимает меня, хочет меня вырвать, кричит моему обидчику: «Пустите, пустите, это папа мой, папа, простите его» — так ведь и кричит: «Простите»; ручонками-то тоже его схватил, да руку-то ему, эту самую-то руку его, и целует-с…
Ибо что он тогда вынес, как вашему братцу руки
целовал и кричал ему: «Простите папочку, простите папочку», — то это только Бог один знает да я-с.
Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его
целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с.
— То-то и есть, что не отдал, и тут
целая история, — ответил Алеша,
с своей стороны как бы именно более всего озабоченный тем, что деньги не отдал, а между тем Lise отлично заметила, что и он смотрит в сторону и тоже видимо старается говорить о постороннем.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас
с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда.
Целая вечность времени, бессмертие!
Итак, принимаю Бога, и не только
с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость его, и
цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как
целого человечества
с начала веков.
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде
целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей,
с тем чтобы сделать их счастливыми.
Сел на стул. Я стою над ним. «Сядьте, говорит, и вы». Я сел. Просидели минуты
с две, смотрит на меня пристально и вдруг усмехнулся, запомнил я это, затем встал, крепко обнял меня и
поцеловал…
Все тогда встали
с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще
с улыбкой взирая на них, тихо опустился
с кресел на пол и стал на колени, затем склонился лицом ниц к земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге,
целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
— Видишь, Алешечка, — нервно рассмеялась вдруг Грушенька, обращаясь к нему, — это я Ракитке похвалилась, что луковку подала, а тебе не похвалюсь, я тебе
с иной
целью это скажу.
В остолбенении стоял он, недоумевая, как мог он, человек все же умный, поддаться на такую глупость, втюриться в этакое приключение и продолжать все это почти
целые сутки, возиться
с этим Лягавым, мочить ему голову… «Ну, пьян человек, пьян до чертиков и будет пить запоем еще неделю — чего же тут ждать?
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и
поцелуи, если бы, например, он в то же время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник его
с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
Что же касается собственно до «плана», то было все то же самое, что и прежде, то есть предложение прав своих на Чермашню, но уже не
с коммерческою
целью, как вчера Самсонову, не прельщая эту даму, как вчера Самсонова, возможностью стяпать вместо трех тысяч куш вдвое, тысяч в шесть или семь, а просто как благородную гарантию за долг.
— А зато я за вас думала! Думала и передумала! Я уже
целый месяц слежу за вами
с этою
целью. Я сто раз смотрела на вас, когда вы проходили, и повторяла себе: вот энергический человек, которому надо на прииски. Я изучила даже походку вашу и решила: этот человек найдет много приисков.
— Оставьте все, Дмитрий Федорович! — самым решительным тоном перебила госпожа Хохлакова. — Оставьте, и особенно женщин. Ваша
цель — прииски, а женщин туда незачем везти. Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вы найдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. Это будет девушка современная,
с познаниями и без предрассудков. К тому времени, как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина…
— Что изволит моя царица — то закон! — произнес пан, галантно
поцеловав ручку Грушеньки. — Прошу пана до нашей компании! — обратился он любезно к Мите. Митя опять привскочил было
с видимым намерением снова разразиться тирадой, но вышло другое.
И, нагнувшись над ним в умилении, она
поцеловала его лоб. Калганов в один миг открыл глаза, взглянул на нее, привстал и
с самым озабоченным видом спросил: где Максимов?
— Что это, я спала? Да… колокольчик… Я спала и сон видела: будто я еду, по снегу… колокольчик звенит, а я дремлю.
С милым человеком,
с тобою еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли ночью снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не на земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
— Благодарю вас. Не потрудитесь ли вы теперь объяснить: для чего, собственно, соскочили вниз,
с какою
целью и что, собственно, имея в виду?
— Но что же, — раздражительно усмехнулся прокурор, — что именно в том позорного, что уже от взятых зазорно, или, если сами желаете, то и позорно, трех тысяч вы отделили половину по своему усмотрению? Важнее то, что вы три тысячи присвоили, а не то, как
с ними распорядились. Кстати, почему вы именно так распорядились, то есть отделили эту половину? Для чего, для какой
цели так сделали, можете это нам объяснить?
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти
целого месяца, не пойти и не отдать эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись
с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец, хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
— Я вас уже
целый час жду, Красоткин, —
с решительным видом проговорил Смуров, и мальчики зашагали к площади.
— Мы
целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отец увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не пускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился; говорят, что я «отчаянный», — презрительно усмехнулся Коля. — Это все
с железной дороги здесь началось.
— Трою основали Тевкр, Дардан, Иллюс и Трос, — разом отчеканил мальчик и в один миг весь покраснел, так покраснел, что на него жалко стало смотреть. Но мальчики все на него глядели в упор, глядели
целую минуту, и потом вдруг все эти глядящие в упор глаза разом повернулись к Коле. Тот
с презрительным хладнокровием все еще продолжал обмеривать взглядом дерзкого мальчика.
Прежде даже заходил к нему в монастырь и толковал
с ним и
с иеромонахами по
целым часам.
Не стану в подробности описывать, как удалось тогда Ивану Федоровичу достигнуть
цели и пристроить мужика в части,
с тем чтобы сейчас же учинить и осмотр его доктором, причем он опять выдал и тут щедрою рукой «на расходы».
«Если бы не было взято так твердо решение мое на завтра, — подумал он вдруг
с наслаждением, — то не остановился бы я на
целый час пристраивать мужичонку, а прошел бы мимо его и только плюнул бы на то, что он замерзнет…
Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже
целый мир событий, связанный такою интригой,
с такими неожиданными подробностями, начиная
с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы…
Новая метода-с: ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза начнешь уверять, что я не сон, а есмь в самом деле, я тебя уж знаю; вот я тогда и достигну
цели.