Неточные совпадения
Федор Павлович, например,
начал почти что ни
с чем, помещик он был
самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами.
Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило
с землей нашего знаменитого монастыря,
с которым Петр Александрович, еще в
самых молодых летах, как только получил наследство, мигом
начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но
начать процесс
с «клерикалами» почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью.
Вот это и
начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела
с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже
сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые
сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы
сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А
начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня
с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, — обратился он к монаху, — я вот
с ним боюсь входить к порядочным людям.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто,
начиная с самых даже высоких лиц до
самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Он проговорил это
с самым неприязненным чувством. Тем временем встал
с места и озабоченно посмотрел в зеркало (может быть, в сороковой раз
с утра) на свой нос.
Начал тоже прилаживать покрасивее на лбу свой красный платок.
— Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя любят, все обожают! — и он
начал опять целовать у нее обе руки и нежно стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку,
начал вдруг обтирать
с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у
самого засверкали слезы. — Ну-с, видели-с? Слышали-с? — как-то вдруг яростно обернулся он к нему, показывая рукой на бедную слабоумную.
— Веришь ли, что я, после давешнего нашего свидания у ней, только об этом про себя и думал, об этой двадцатитрехлетней моей желторотости, а ты вдруг теперь точно угадал и
с этого
самого начинаешь.
— Ну говори же,
с чего
начинать, приказывай
сам, —
с Бога? Существует ли Бог, что ли?
Но Григорий Васильевич не приходит-с, потому служу им теперь в комнатах один я-с — так они
сами определили
с той
самой минуты, как
начали эту затею
с Аграфеной Александровной, а на ночь так и я теперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле,
с тем чтобы до полночи мне не спать, а дежурить, вставать и двор обходить, и ждать, когда Аграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько дней ее ждут, словно как помешанные.
Начал чтение, сейчас после панихиды, отец Иосиф; отец же Паисий,
сам пожелавший читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе
с отцом настоятелем скита, ибо вдруг стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и в монастырской братии, и в прибывавших из монастырских гостиниц и из города толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и «неподобающее» даже волнение и нетерпеливое ожидание.
Конечно, у Грушеньки были деньги, но в Мите на этот счет вдруг оказалась страшная гордость: он хотел увезти ее
сам и
начать с ней новую жизнь на свои средства, а не на ее; он вообразить даже не мог, что возьмет у нее ее деньги, и страдал от этой мысли до мучительного отвращения.
Таким образом вышло, что
начал он
с самого дикого предприятия.
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же
начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил
с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех,
сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое
с Грушенькой. Это было принято почти
с неожиданным любопытством слушателями. И все они заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
— Господа, —
начал он громко, почти крича, но заикаясь на каждом слове, — я… я ничего! Не бойтесь, — воскликнул он, — я ведь ничего, ничего, — повернулся он вдруг к Грушеньке, которая отклонилась на кресле в сторону Калганова и крепко уцепилась за его руку. — Я… Я тоже еду. Я до утра. Господа, проезжему путешественнику… можно
с вами до утра? Только до утра, в последний раз, в этой
самой комнате?
Войдя к Федосье Марковне все в ту же кухню, причем «для сумления» она упросила Петра Ильича, чтобы позволил войти и дворнику, Петр Ильич
начал ее расспрашивать и вмиг попал на
самое главное: то есть что Дмитрий Федорович, убегая искать Грушеньку, захватил из ступки пестик, а воротился уже без пестика, но
с руками окровавленными: «И кровь еще капала, так и каплет
с них, так и каплет!» — восклицала Феня, очевидно
сама создавшая этот ужасный факт в своем расстроенном воображении.
— Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, —
начал, обращаясь к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание к несчастному, — я твою Аграфену Александровну отвел вниз
сам и передал хозяйским дочерям, и
с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь ты? — уговорил и успокоил, внушил, что тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться и на себя неправильно показать, понимаешь?
— И вообще, если бы вы
начали вашу повесть со систематического описания всего вашего вчерашнего дня
с самого утра? Позвольте, например, узнать: зачем вы отлучались из города и когда именно поехали и приехали… и все эти факты…
Затем, описав путешествие к Лягавому и проведенную в угарной избе ночь и проч., довел свой рассказ и до возвращения в город и тут
начал сам, без особенной уже просьбы, подробно описывать ревнивые муки свои
с Грушенькой.
— Ваше превосходительство, ваше превосходительство… неужели?.. —
начал было он и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии, хотя все еще
с последнею мольбой смотря на доктора, точно в
самом деле от теперешнего слова доктора мог измениться приговор над бедным мальчиком.
Вашему Пушкину за женские ножки монумент хотят ставить, а у меня
с направлением, а вы
сами, говорит, крепостник; вы, говорит, никакой гуманности не имеете, вы никаких теперешних просвещенных чувств не чувствуете, вас не коснулось развитие, вы, говорит, чиновник и взятки берете!» Тут уж я
начала кричать и молить их.
Тем более что
сама начинает со мною теперь так поверхностно, одним словом, все об моем здоровье и ничего больше, и даже такой тон принимает, а я и сказала себе: ну и пусть, ну и Бог
с вами…
— Хочет он обо мне, об моем деле статью написать, и тем в литературе свою роль
начать,
с тем и ходит,
сам объяснял.
— Если я подумал тогда об чем, —
начал он опять, — то это про мерзость какую-нибудь единственно
с твоей стороны. Дмитрий мог убить, но что он украдет — я тогда не верил… А
с твоей стороны всякой мерзости ждал.
Сам же ты мне сказал, что притворяться в падучей умеешь, для чего ты это сказал?
Странно было и то, что Алеша не искал
с ним разговоров о Мите и
сам не
начинал никогда, а лишь отвечал на вопросы Ивана.
— Спасибо! — отрезал Иван и, бросив Алешу, быстро пошел своею дорогой.
С тех пор Алеша заметил, что брат Иван как-то резко
начал от него отдаляться и даже как бы невзлюбил его, так что потом и
сам он уже перестал ходить к нему. Но в ту минуту, сейчас после той
с ним встречи, Иван Федорович, не заходя домой, вдруг направился опять к Смердякову.
Похоже было на то, когда пьяный человек, воротясь домой,
начинает с необычайным жаром рассказывать жене или кому из домашних, как его сейчас оскорбили, какой подлец его оскорбитель, какой он
сам, напротив, прекрасный человек и как он тому подлецу задаст, — и все это длинно-длинно, бессвязно и возбужденно, со стуком кулаками по столу,
с пьяными слезами.
Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой,
с такими неожиданными подробностями,
начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем
самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы…
Новая метода-с: ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза
начнешь уверять, что я не сон, а есмь в
самом деле, я тебя уж знаю; вот я тогда и достигну цели.
Но уж так не умел поставить себя этот болезненный человек
с самых первых своих шагов еще в
начале поприща, а затем и во всю свою жизнь.
— Позвольте узнать, —
начал защитник
с самою любезною и даже почтительною улыбкой, когда пришлось ему в свою очередь задавать вопросы, — вы, конечно, тот
самый и есть господин Ракитин, которого брошюру, изданную епархиальным начальством, «Житие в бозе почившего старца отца Зосимы», полную глубоких и религиозных мыслей,
с превосходным и благочестивым посвящением преосвященному, я недавно прочел
с таким удовольствием?
Начал он
с самого того момента, когда подсудимый отправился к «молодой особе», чтоб «избить ее», выражаясь его собственными словами, пояснил Ипполит Кириллович, «но вместо того, чтоб избить, остался у ног ее — вот
начало этой любви.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В
самом деле, последние слова свои он произнес
с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что сказать и что то, что он скажет сейчас, есть и
самое важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович
начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем не тем, которым говорил до сих пор.