Неточные совпадения
Он был в то время даже очень красив собою, строен, средневысокого роста, темно-рус,
с правильным, хотя несколько удлиненным овалом лица,
с блестящими темно-серыми широко расставленными
глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный.
Знал Алеша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он понимал это, но то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в
глазах народа, — в этом он не сомневался нисколько и сам вместе
с этими плачущими мужиками и больными их бабами, протягивающими старцу детей своих.
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в
глазах Алеши, что брат Дмитрий был человек в сравнении
с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один
с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя бы было и придумать двух человек несходнее между собой.
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти, не то что шел, а, лучше сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех
с судорожным, невозможным почти любопытством. В
глазах его было что-то лупоглазое.
— Совсем неизвестно,
с чего вы в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по
глазам узнает, кто
с чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы, такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже, вот что!
Он был довольно высокого роста, со свежим лицом,
с широкими скулами,
с умными и внимательными узенькими карими
глазами.
Всего страннее казалось ему то, что брат его, Иван Федорович, единственно на которого он надеялся и который один имел такое влияние на отца, что мог бы его остановить, сидел теперь совсем неподвижно на своем стуле, опустив
глаза и по-видимому
с каким-то даже любознательным любопытством ожидал, чем это все кончится, точно сам он был совершенно тут посторонний человек.
Старец поднял на него
глаза и
с улыбкой произнес...
Госпожа Хохлакова-мать, дама богатая и всегда со вкусом одетая, была еще довольно молодая и очень миловидная собою особа, немного бледная,
с очень оживленными и почти совсем черными
глазами.
Что-то шаловливое светилось в ее темных больших
глазах с длинными ресницами.
— Это я на него, на него! — указала она на Алешу,
с детской досадой на себя за то, что не вытерпела и рассмеялась. Кто бы посмотрел на Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил бы в его лице быструю краску, в один миг залившую его щеки.
Глаза его сверкнули и потупились.
И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал ее улыбаясь и
с нежностью благословил; когда же она стала целовать его руку, то вдруг прижала ее к
глазам своим и заплакала...
Довольно большие темные
глаза навыкате смотрели хотя, по-видимому, и
с твердым упорством, но как-то неопределенно.
Иные, видевшие в его
глазах что-то задумчивое и угрюмое, случалось, вдруг поражались внезапным смехом его, свидетельствовавшим о веселых и игривых мыслях, бывших в нем именно в то время, когда он смотрел
с такою угрюмостью.
Святейший отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую из девиц, хорошего дома,
с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну
с мечами на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он, на
глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил на кровать. Это была очень маленькая комнатка
с необходимою мебелью; кровать была узенькая, железная, а на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у икон, стоял налой, а на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился на кровать в бессилии;
глаза его блестели, и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу.
Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении,
с социалистическим оттенком,
с маленьким даже лоском социализма, но держа ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя
глаза дуракам.
— Она свою добродетель любит, а не меня, — невольно, но почти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича. Он засмеялся, но через секунду
глаза его сверкнули, он весь покраснел и
с силой ударил кулаком по столу.
Дмитрий Федорович почти
с какою-то яростью поднялся
с места, он вдруг стал как пьяный.
Глаза его вдруг налились кровью.
Григорий остолбенел и смотрел на оратора, выпучив
глаза. Он хоть и не понимал хорошо, что говорят, но что-то из всей этой дребедени вдруг понял и остановился
с видом человека, вдруг стукнувшегося лбом об стену. Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
Теперь все знаю, все! — воскликнула Катерина Ивановна
с засверкавшими вдруг
глазами.
Но чудеснейшие, обильнейшие темно-русые волосы, темные соболиные брови и прелестные серо-голубые
глаза с длинными ресницами заставили бы непременно самого равнодушного и рассеянного человека, даже где-нибудь в толпе, на гулянье, в давке, вдруг остановиться пред этим лицом и надолго запомнить его.
Катерина Ивановна не отняла руки: она
с робкою надеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещание Грушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в
глаза: она видела в этих
глазах все то же простодушное, доверчивое выражение, все ту же ясную веселость…
— А так и оставайтесь
с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. — Что-то сверкнуло вдруг в ее
глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
А потому умоляю вас, милый, если у вас есть сострадание ко мне, когда вы войдете завтра, то не глядите мне слишком прямо в
глаза, потому что я, встретясь
с вашими, может быть, непременно вдруг рассмеюсь, а к тому же вы будете в этом длинном платье…
— Я к игумену прошлого года во святую пятидесятницу восходил, а
с тех пор и не был. Видел, у которого на персях сидит, под рясу прячется, токмо рожки выглядывают; у которого из кармана высматривает,
глаза быстрые, меня-то боится; у которого во чреве поселился, в самом нечистом брюхе его, а у некоего так на шее висит, уцепился, так и носит, а его не видит.
Подойдя совсем, Алеша увидел пред собою ребенка не более девяти лет от роду, из слабых и малорослых,
с бледненьким худеньким продолговатым личиком,
с большими темными и злобно смотревшими на него
глазами.
И до тех пор пока дама не заговорила сама и пока объяснялся Алеша
с хозяином, она все время так же надменно и вопросительно переводила свои большие карие
глаза с одного говорившего на другого.
Замечательно прекрасные и добрые
глаза бедной девушки
с какою-то спокойною кротостью поглядели на Алешу.
— Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь не буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не буду, не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими руками, — вы вот уговариваете меня принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то — не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?
Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы мне произнес, что я подлец, потому что без отца от Смердящей произошел, а они и в Москве это мне в
глаза тыкали, отсюда благодаря Григорию Васильевичу переползло-с.
Эти турки, между прочим,
с сладострастием мучили и детей, начиная
с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на штык в
глазах матерей.
Мужик бьет ее, бьет
с остервенением, бьет, наконец, не понимая, что делает, в опьянении битья сечет больно, бесчисленно: «Хоть ты и не в силах, а вези, умри, да вези!» Клячонка рвется, и вот он начинает сечь ее, беззащитную, по плачущим, по «кротким
глазам».
Я хочу видеть своими
глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется
с убившим его.
— Нет, не могу допустить. Брат, — проговорил вдруг
с засверкавшими
глазами Алеша, — ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждается здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои».
Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой,
с иссохшим лицом, со впалыми
глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск.
Ты обещал им хлеб небесный, но, повторяю опять, может ли он сравниться в
глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени
с земным?
— Еще почивают-с, — выговорил он неторопливо. («Сам, дескать, первый заговорил, а не я».) — Удивляюсь я на вас, сударь, — прибавил он, помолчав, как-то жеманно опустив
глаза, выставив правую ножку вперед и поигрывая носочком лакированной ботинки.
— Как совершенно верно? — переспросил Иван Федорович,
с усилием сдерживая себя и грозно сверкая
глазами.
— Я говорил, вас жалеючи. На вашем месте, если бы только тут я, так все бы это тут же бросил… чем у такого дела сидеть-с… — ответил Смердяков,
с самым открытым видом смотря на сверкающие
глаза Ивана Федоровича. Оба помолчали.
— Тоже-с и из Чермашни-с… обеспокоят-с… — пробормотал Смердяков почти шепотом, точно как бы потерявшись, но пристально, пристально продолжая смотреть Ивану Федоровичу прямо в
глаза.
А старик и впрямь, видно, хотел ему что-то поскорей сообщить, для чего нарочно и вышел встретить его в залу; услышав же такую любезность, остановился молча и
с насмешливым видом проследил сынка
глазами на лестницу в мезонин до тех пор, пока тот скрылся из виду.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его
с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо,
глаза выпучил как во фронте, вздрагивает
с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и
с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как
с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в
глаза ему глядеть после давешнего моего
с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Сам засверкал
глазами, губы запрыгали. Вдруг стукнул о стол кулаком, так что вещи на столе вспрыгнули, — такой мягкий человек, в первый раз
с ним случилось.
Но зоркий
глаз весьма скоро оказался ненужным, и кончилось тем, что Морозова даже редко встречалась
с Грушенькой и совсем уже не надоедала ей под конец никаким надзором.
Именно она кого-то ждала, лежала как бы в тоске и в нетерпении,
с несколько побледневшим лицом,
с горячими губами и
глазами, кончиком правой ноги нетерпеливо постукивая по ручке дивана.
Да чего ты грустен сидишь, Алешечка, аль меня боишься? —
с веселою насмешкой заглянула она ему в
глаза.
— А ведь, может, еще и не простила, — как-то грозно проговорила она, опустив
глаза в землю, как будто одна сама
с собой говорила. — Может, еще только собирается сердце простить. Поборюсь еще
с сердцем-то. Я, видишь, Алеша, слезы мои пятилетние страх полюбила… Я, может, только обиду мою и полюбила, а не его вовсе!
Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок,
с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел
с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое,
глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской…