Был он молчалив и несколько неловок, но бывало, — впрочем не иначе как с кем-нибудь один на один, что он вдруг
станет ужасно разговорчив, порывист, смешлив, смеясь бог знает иногда чему.
Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела, сверкнула глазками, лицо ее
стало ужасно серьезным, и она с горячею, негодующею жалобой вдруг заговорила скоро, нервно...
— Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог есть только гипотеза… но… я признаю, что он нужен, для порядка… для мирового порядка и так далее… и если б его не было, то надо бы его выдумать, — прибавил Коля, начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что он хочет выставить свои познания и показать, какой он «большой». «А я вовсе не хочу выставлять пред ним мои познания», — с негодованием подумал Коля. И ему вдруг
стало ужасно досадно.
Неточные совпадения
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что
стал его
ужасно часто обнимать и целовать, не далее как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…
Она давно уже, еще с прошлого раза, заметила, что Алеша ее конфузится и старается не смотреть на нее, и вот это ее
ужасно стало забавлять.
И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась
ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал ее улыбаясь и с нежностью благословил; когда же она
стала целовать его руку, то вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала...
Знаете, Lise, это
ужасно как тяжело для обиженного человека, когда все на него
станут смотреть его благодетелями… я это слышал, мне это старец говорил.
Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы,
став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать — так
ужасно им
станет под конец быть свободными!
Мите же вдруг, он помнил это,
ужасно любопытны
стали его большие перстни, один аметистовый, а другой какой-то ярко-желтый, прозрачный и такого прекрасного блеска.
Теперь же был
ужасно заинтересован, потому что Коля объяснил, что идет «сам по себе», и была тут,
стало быть, непременно какая-то загадка в том, что Коля вдруг вздумал теперь и именно сегодня идти.
Посещения мальчиков ей сначала не понравились и только сердили ее, но потом веселые крики и рассказы детей
стали развлекать и ее и до того под конец ей понравились, что, перестань ходить эти мальчики, она бы затосковала
ужасно.
— Скажите, Карамазов, вы
ужасно меня презираете? — отрезал вдруг Коля и весь вытянулся пред Алешей, как бы
став в позицию. — Сделайте одолжение, без обиняков.
— Сейчас покажу. Вчера получила — вчера и прочла. Вот здесь в газете «Слухи», в петербургской. Эти «Слухи»
стали издаваться с нынешнего года, я
ужасно люблю слухи, и подписалась, и вот себе на голову: вот они какие оказались слухи. Вот здесь, вот в этом месте, читайте.
Стало быть, несколько часов, это много,
ужасно много!
― Князь, пожалуйте, готово, ― сказал один из его партнеров, найдя его тут, и князь ушел. Левин посидел, послушал, но, вспомнив все разговоры нынешнего утра, ему вдруг
стало ужасно скучно. Он поспешно встал и пошел искать Облонского и Туровцына, с которыми было весело.
Когда меня после допроса раздели, одели в тюремное платье за №, ввели под своды, отперли двери, толкнули туда и заперли на замок и ушли, и остался один часовой с ружьем, который ходил молча и изредка заглядывал в щелку моей двери, — мне
стало ужасно тяжело.
Мне
стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик смотрел на меня с беспокойством. «Да слушайте, Захар Петрович, — сказала я, — вы подарите их ему все!» — «Как все? то есть книжки все?..» — «Ну да, книжки все». — «И от себя?» — «От себя». — «От одного себя? то есть от своего имени?» — «Ну да, от своего имени…» Я, кажется, очень ясно толковала, но старик очень долго не мог понять меня.
Неточные совпадения
Он сидел на кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему
становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это
ужасно, но это так.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю —
ужасно быть в его положении!» И так жалко
станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
«Денег? Каких денег? — думал Раскольников, — но…
стало быть, уж наверно не то!» И он вздрогнул от радости. Ему
стало вдруг
ужасно, невыразимо легко. Все с плеч слетело.
Он перекрестился несколько раз. Соня схватила свой платок и накинула его на голову. Это был зеленый драдедамовый платок, вероятно тот самый, про который упоминал тогда Мармеладов, «фамильный». У Раскольникова мелькнула об этом мысль, но он не спросил. Действительно, он уже сам
стал чувствовать, что
ужасно рассеян и как-то безобразно встревожен. Он испугался этого. Его вдруг поразило и то, что Соня хочет уйти вместе с ним.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он
ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и
стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!