Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако,
сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить
время на изучение фактов его жизни?
Разумеется, прозорливый читатель уже давно угадал, что я с
самого начала к тому клонил, и только досадовал на меня, зачем я даром трачу бесплодные слова и драгоценное
время.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это
время кормить и содержать себя
сам и в то же
время учиться.
Впрочем, лишь в
самое только последнее
время ему удалось случайно обратить на себя вдруг особенное внимание в гораздо большем круге читателей, так что его весьма многие разом тогда отметили и запомнили.
А тут вдруг к
самому этому
времени явился к нам и
сам автор.
Он с
самого детства любил уходить в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все
время пребывания его в школе.
В
самое же последнее
время он как-то обрюзг, как-то стал терять ровность, самоотчетность, впал даже в какое-то легкомыслие, начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и все чаще и чаще напивался пьян, и если бы не все тот же лакей Григорий, тоже порядочно к тому
времени состарившийся и смотревший за ним иногда вроде почти гувернера, то, может быть, Федор Павлович и не прожил бы без особых хлопот.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он и
сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее
время, то и принял вызов.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти
самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров, то есть все же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя в последние
времена столь расслабел, что и к народу едва появляется.
Но предрекаю, что в ту даже
самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту
самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все
время любившего и все
время таинственно руководившего.
Федор Павлович, который
сам дал слово усесться на стуле и замолчать, действительно некоторое
время молчал, но с насмешливою улыбочкой следил за своим соседом Петром Александровичем и видимо радовался его раздражительности.
Если что и охраняет общество даже в наше
время и даже
самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести.
— Простите великодушно за то, что заставил столько ждать. Но слуга Смердяков, посланный батюшкою, на настойчивый мой вопрос о
времени, ответил мне два раза
самым решительным тоном, что назначено в час. Теперь я вдруг узнаю…
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С
самого того
времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел спросить.
Обвинения нелепые, которые и пали в свое
время сами собой и у нас, и повсеместно.
В
самое последнее
время стал прислушиваться и вникать в хлыстовщину, на что по соседству оказался случай, видимо был потрясен, но переходить в новую веру не заблагорассудил.
«Она
сама, низкая, виновата», — говорил он утвердительно, а обидчиком был не кто иной, как «Карп с винтом» (так назывался один известный тогда городу страшный арестант, к тому
времени бежавший из губернского острога и в нашем городе тайком проживавший).
Он боялся ее с
самого того
времени, как в первый раз ее увидал.
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а лучше рассудите
сами, что раз я попал к мучителям рода христианского в плен и требуют они от меня имя Божие проклясть и от святого крещения своего отказаться, то я вполне уполномочен в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не будет.
— Насчет бульонщика тоже повремените-с, а не ругаясь рассудите
сами, Григорий Васильевич.
— Стой, Смердяков, помолчи на
время, — крикнул опять Федор Павлович. — Иван, опять ко мне к
самому уху нагнись.
— Вы переждите, Григорий Васильевич, хотя бы
самое даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому что я всего не окончил. Потому в
самое то
время, как я Богом стану немедленно проклят-с, в
самый, тот
самый высший момент-с, я уже стал все равно как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется, — так ли хоть это-с?
Опять-таки и то взямши, что никто в наше
время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с
самых даже высоких лиц до
самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
А коли я именно в тот же
самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а та не давила, то как же, скажите, я бы в то
время не усомнился, да еще в такой страшный час смертного великого страха?
Алеша с
самого того
времени, как он заговорил о его матери, мало-помалу стал изменяться в лице.
Тем
временем Иван и Григорий подняли старика и усадили в кресла. Лицо его было окровавлено, но
сам он был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до
времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти
сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Он проговорил это с
самым неприязненным чувством. Тем
временем встал с места и озабоченно посмотрел в зеркало (может быть, в сороковой раз с утра) на свой нос. Начал тоже прилаживать покрасивее на лбу свой красный платок.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны
самому, — замахал рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все
время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
До
самого последнего
времени это казалось Алеше чудовищным, хотя и беспокоило его очень.
И до тех пор пока дама не заговорила
сама и пока объяснялся Алеша с хозяином, она все
время так же надменно и вопросительно переводила свои большие карие глаза с одного говорившего на другого.
Пустые и непригодные к делу мысли, как и всегда во
время скучного ожидания, лезли ему в голову: например, почему он, войдя теперь сюда, сел именно точь-в-точь на то
самое место, на котором вчера сидел, и почему не на другое?
И множество, множество
самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше
время.
Это было в
самое мрачное
время крепостного права, еще в начале столетия, и да здравствует освободитель народа!
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в
самое страшное
время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и
Если хочешь, так в этом и есть
самая основная черта римского католичества, по моему мнению по крайней мере: «все, дескать, передано тобою папе и все, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до
времени по крайней мере».
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который
сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же
время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Дело в том, что Иван Федорович действительно очень невзлюбил этого человека в последнее
время и особенно в
самые последние дни.
Иван Федорович, однако, и тут долго не понимал этой настоящей причины своего нараставшего отвращения и наконец только лишь в
самое последнее
время успел догадаться, в чем дело.
Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если бы даже Аграфена Александровна уже пришла, и они бы с ней заперлись, а Дмитрий Федорович тем
временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я им тотчас о том доложить, постучамши три раза, так что первый-то знак в пять стуков означает: «Аграфена Александровна пришли», а второй знак в три стука — «оченно, дескать, надоть»; так
сами по нескольку раз на примере меня учили и разъясняли.
— А зачем ему к отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты
сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, —
сам же ты это говоришь, да и я все
время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к старику, если та не придет? Говори! Я хочу твои мысли знать.
Если бы здесь не дело, я
сам давно слетал бы, потому что штука-то там спешная и чрезвычайная, а здесь у меня
время теперь не такое…
Дашь знать, что серьезно, тогда я
сам уж отсюда слетаю и кончу, как-нибудь урву
время.
Больной, однако, в чувство не входил: припадки хоть и прекращались на
время, но зато возобновлялись опять, и все заключили, что произойдет то же
самое, что и в прошлом году, когда он тоже упал нечаянно с чердака.
Други и учители, слышал я не раз, а теперь в последнее
время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие
сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
Библию же одну никогда почти в то
время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу,
сам того не ведая, «на день и час, на месяц и год».
Выждал я
время и раз в большом обществе удалось мне вдруг «соперника» моего оскорбить будто бы из-за
самой посторонней причины, подсмеяться над одним мнением его об одном важном тогда событии — в двадцать шестом году дело было — и подсмеяться, говорили люди, удалось остроумно и ловко.
Кричат и секунданты, особенно мой: «Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я это знал!» Стал я тут пред ними пред всеми и уже не смеюсь: «Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего
времени удивительно встретить человека, который бы
сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем
сам виноват, публично?» — «Да не на барьере же», — кричит мой секундант опять.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с
самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего
сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во
время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Нарочно сделал сие для успокоения совести насчет кражи, и, замечательно, на
время, и даже долгое, действительно успокоился —
сам передавал мне это.