Неточные совпадения
Случилось так, что и генеральша скоро после того умерла, но выговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей каждому «на их обучение, и чтобы все эти деньги
были на них истрачены непременно, но с тем, чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно и такой подачки для этаких детей, а если кому угодно, то
пусть сам раскошеливается», и проч., и проч.
— Чего же ты снова? — тихо улыбнулся старец. —
Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы здесь отходящему отцу радуемся. Радуемся и молим о нем. Оставь же меня. Молиться надо. Ступай и поспеши. Около братьев
будь. Да не около одного, а около обоих.
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку?
Пусть он и честный человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя
суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
Пусть я проклят,
пусть я низок и подл, но
пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой;
пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и
быть.
Но довольно стихов! Я пролил слезы, и ты дай мне поплакать.
Пусть это
будет глупость, над которою все
будут смеяться, но ты нет. Вот и у тебя глазенки горят. Довольно стихов. Я тебе хочу сказать теперь о «насекомых», вот о тех, которых Бог одарил сладострастьем...
Но
пусть,
пусть так и
будет, и черт дери всех шпионов сердца человеческого!
Непременно прочти: предлагается в невесты, сама себя предлагает, «люблю, дескать, безумно,
пусть вы меня не любите — все равно,
будьте только моим мужем.
Ты мне вот что скажи, ослица:
пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в тот же час
был анафема проклят, а коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
— Ба! А ведь, пожалуй, ты прав. Ах, я ослица, — вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. — Ну, так
пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так. А мы, умные люди,
будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим Богом должно
быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори:
есть Бог или нет? Стой: наверно говори, серьезно говори! Чего опять смеешься?
То
есть пусть стыдится и всех и себя самого, но
пусть меня не стыдится.
Да так уж и
быть, а затем
пусть как Бог пошлет; может, я вам полная раба
буду и во всем пожелаю вам рабски угодить.
Как Бог положит,
пусть так оно и
будет безо всяких между собой сговоров и обещаний.
Когда же он станет с тою несчастен, а это непременно и сейчас же
будет, то
пусть придет ко мне, и он встретит друга, сестру…
И
пусть же он видит во всю жизнь свою, что я всю жизнь мою
буду верна ему и моему данному ему раз слову, несмотря на то, что он
был неверен и изменил.
«
Пусть благодетель мой умрет без меня, но по крайней мере я не
буду укорять себя всю жизнь, что, может
быть, мог бы что спасти и не спас, прошел мимо, торопился в свой дом.
Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может
быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем.
Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только
было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми, —
пусть,
пусть это все
будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!
Я веровал, я хочу сам и видеть, а если к тому часу
буду уже мертв, то
пусть воскресят меня, ибо если все без меня произойдет, то
будет слишком обидно.
— Прими хоть последнее, — рассмеялся Иван, — если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты не можешь вынести ничего фантастического — хочешь qui pro quo, то
пусть так и
будет.
— Да стой, стой, — смеялся Иван, — как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты,
пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков
есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ? Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
— «Мама, радость моя, говорит, нельзя, чтобы не
было господ и слуг, но
пусть же и я
буду слугой моих слуг, таким же, каким и они мне.
Ибо
пусть нет времени,
пусть он справедливо говорит, что угнетен все время работой и требами, но не все же ведь время, ведь
есть же и у него хоть час один во всю-то неделю, чтоб и о Боге вспомнить.
Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам
было бы легче, и ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам
был благолепнее, чем ты
есть теперь, хоть на одну каплю да
было бы.
Ну и
пусть бы не
было чудес вовсе,
пусть бы ничего не объявилось чудного и не оправдалось немедленно ожидаемое, но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, «предупредившее естество», как говорили злобные монахи?
Пусть этот ропот юноши моего
был легкомыслен и безрассуден, но опять-таки, в третий раз повторяю (и согласен вперед, что, может
быть, тоже с легкомыслием): я рад, что мой юноша оказался не столь рассудительным в такую минуту, ибо рассудку всегда придет время у человека неглупого, а если уж и в такую исключительную минуту не окажется любви в сердце юноши, то когда же придет она?
«
Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь пойду, чем если Катя вправе
будет сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
— Тягушек —
пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, — почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он не хотел успокоиться. Спас, однако, всего одну сотню рублей. Остановились на том, чтобы всего товару доставлено
было не более как на триста рублей.
Митя распорядился, чтобы
был сварен шоколад на всех девок и чтобы не переводились всю ночь и кипели три самовара для чаю и пунша на всякого приходящего: кто хочет,
пусть и угощается.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да
пусть же,
пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом деле
выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и
пусть все у нас так и
будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
— Стойте, — перебил вдруг Митя и с каким-то неудержимым чувством произнес, обращаясь ко всем в комнате: — Господа, все мы жестоки, все мы изверги, все плакать заставляем людей, матерей и грудных детей, но из всех —
пусть уж так
будет решено теперь — из всех я самый подлый гад!
Приходит он в три дня раз, а не каждый день (хотя
пусть бы и каждый день), и всегда так хорошо одет, и вообще я люблю молодежь, Алеша, талантливую, скромную, вот как вы, а у него почти государственный ум, он так мило говорит, и я непременно, непременно
буду просить за него.
Нет,
пусть они его простят; это так гуманно, и чтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не знала, а говорят, это уже давно, и как я вчера узнала, то меня это так поразило, что я тотчас же хотела за вами послать; и потом, коли его простят, то прямо его из суда ко мне обедать, а я созову знакомых, и мы
выпьем за новые суды.
Пусть я богата, а все бедные, я
буду конфеты
есть и сливки
пить, а тем никому не дам.
Но Иван Федорович, выйдя от него, благоразумного совета не исполнил и лечь лечиться пренебрег: «Хожу ведь, силы
есть пока, свалюсь — дело другое, тогда
пусть лечит кто хочет», — решил он, махнув рукой.
«
Пусть, говорит, ты шел из гордости, но ведь все же
была и надежда, что уличат Смердякова и сошлют в каторгу, что Митю оправдают, а тебя осудят лишь нравственно (слышишь, он тут смеялся!), а другие так и похвалят.
Пусть,
пусть, — и Боже, как бы я
был рад тому первый!
Я уже не говорю про медицину; наука, дескать, лжет, наука ошибается, доктора не сумели отличить истины от притворства, —
пусть,
пусть, но ответьте же мне, однако, на вопрос: для чего ему
было притворяться?
Но
пусть,
пусть это так и
было: в том-то де и тонкость психологии, что при таких обстоятельствах я сейчас же кровожаден и зорок, как кавказский орел, а в следующую минуту слеп и робок, как ничтожный крот.
Ну и
пусть, я тоже не стану дотрогиваться, но, однако, позволю себе лишь заметить, что если чистая и высоконравственная особа, какова бесспорно и
есть высокоуважаемая госпожа Верховцева, если такая особа, говорю я, позволяет себе вдруг, разом, на суде, изменить первое свое показание, с прямою целью погубить подсудимого, то ясно и то, что это показание ее
было сделано не беспристрастно, не хладнокровно.
Я ни на йоту не отступаю от сказанного мною сейчас, но уж
пусть, так и
быть,
пусть на минуту и я соглашусь с обвинением, что несчастный клиент мой обагрил свои руки в крови отца.
Пусть он обманул отца знаками,
пусть он проник к нему — я сказал уже, что ни на одну минуту не верю этой легенде, но
пусть, так и
быть, предположим ее на одну минуту!
— Стыдно, позорно
было бы не оправдать! — восклицал чиновник. —
Пусть он убил, но ведь отец и отец! И наконец, он
был в таком исступлении… Он действительно мог только махнуть пестом, и тот повалился. Плохо только, что лакея тут притянули. Это просто смешной эпизод. Я бы на месте защитника так прямо и сказал: убил, но не виновен, вот и черт с вами!
Пусть Груша
будет со мной, но посмотри на нее: ну американка ль она?