Неточные совпадения
И в то же время он все-таки всю жизнь
свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду.
— Постой, — сказал старец и приблизил ухо
свое прямо к ее губам. Женщина стала
продолжать тихим шепотом, так что ничего почти нельзя было уловить. Она кончила скоро.
— У ней к вам, Алексей Федорович, поручение… Как ваше здоровье, —
продолжала маменька, обращаясь вдруг к Алеше и протягивая к нему
свою прелестно гантированную ручку. Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел на Алешу. Тот приблизился к Лизе и, как-то странно и неловко усмехаясь, протянул и ей руку. Lise сделала важную физиономию.
— Э, да у нас и гор-то нету! — воскликнул отец Иосиф и, обращаясь к старцу,
продолжал: — Они отвечают, между прочим, на следующие «основные и существенные» положения
своего противника, духовного лица, заметьте себе.
Когда же римское языческое государство возжелало стать христианским, то непременно случилось так, что, став христианским, оно лишь включило в себя церковь, но само
продолжало оставаться государством языческим по-прежнему, в чрезвычайно многих
своих отправлениях.
Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в
свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы
продолжать мировую жизнь.
Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее, —
продолжал он, похаживая по комнате из угла в угол, держа руки по карманам
своего широкого, засаленного, из желтой летней коломянки, пальто.
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша,
продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в
своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Его, главное, надо теперь убедить в том, что он со всеми нами на равной ноге, несмотря на то, что он у нас деньги берет, —
продолжал в
своем упоении Алеша, — и не только на равной, но даже на высшей ноге…
— Встань, милый, —
продолжал старец Алеше, — дай посмотрю на тебя. Был ли у
своих и видел ли брата?
«Великую, —
продолжает он, — вижу в вас силу характера, ибо не побоялись истине послужить в таком деле, в каком рисковали, за
свою правду, общее презрение от всех понести».
«А о том,
продолжает, что всякий человек за всех и за вся виноват, помимо
своих грехов, о том вы совершенно правильно рассудили, и удивительно, как вы вдруг в такой полноте могли сию мысль обнять.
Поднялся и отец Ферапонт и, ограждая себя крестным знамением, пошел к
своей келье, не оглядываясь, все еще
продолжая восклицать, но уже нечто совсем несвязное.
— Веселимся, —
продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело
свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
«И того не ожидал!» — вскричал восхищенный Митя (он все
продолжал быть в восхищении), схватил
свои шесть рублей и побежал домой.
— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, — напомнил следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного
своим спокойствием. — Прежде чем будем
продолжать допрос, я бы желал, если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были с ним в какой-то постоянной ссоре… Здесь, по крайней мере, четверть часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже хотели убить его: «Не убил, — воскликнули вы, — но хотел убить!»
— “Терпи, смиряйся и молчи”», — заключил он
свою думу стихом, но опять-таки скрепился вновь, чтобы
продолжать далее.
— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо не в силах
продолжать, вдруг бросил
свои обе исхудалые ручки вперед и крепко, как только мог, обнял их обоих разом, и Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись. Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали губы и подбородок.
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно
продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не
своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать.
Защитник же
продолжал пользоваться всеми средствами и все более и более удивлял
своим ознакомлением с делом до мельчайших подробностей.
То же самое, впрочем, бывало, когда он говорил по-немецки, и при этом всегда махал рукой пред лицом
своим, как бы ища ухватить потерянное словечко, и уж никто не мог бы принудить его
продолжать начатую речь, прежде чем он не отыщет пропавшего слова.
— О, д-да, и я то же говорю, — упрямо подхватил он, — один ум хорошо, а два гораздо лучше. Но к нему другой с умом не пришел, а он и
свой пустил… Как это, куда он его пустил? Это слово — куда он пустил
свой ум, я забыл, —
продолжал он, вертя рукой пред
своими глазами, — ах да, шпацирен.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить
свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о
своем сердце, —
продолжал Алеша, — о том, что в сердце
своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Не думаю настойчиво утверждать, —
продолжал Ипполит Кириллович, — что до этой сцены подсудимый уже обдуманно и преднамеренно положил покончить с отцом
своим убийством его.