Неточные совпадения
Ровно три месяца
по смерти Софьи Ивановны генеральша вдруг явилась в наш
город лично и прямо на квартиру Федора Павловича и всего-то пробыла в городке с полчаса, но много сделала.
О полученных же пощечинах сам ездил рассказывать
по всему
городу.
Они уже с неделю как жили в нашем
городе, больше
по делам, чем для богомолья, но уже раз, три дня тому назад, посещали старца.
— Городские мы, отец, городские,
по крестьянству мы, а городские, в
городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла молить Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам то есть, голубчик, к вам». Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и к вам.
— Так я и знал, что он тебе это не объяснит. Мудреного тут, конечно, нет ничего, одни бы, кажись, всегдашние благоглупости. Но фокус был проделан нарочно. Вот теперь и заговорят все святоши в
городе и
по губернии разнесут: «Что, дескать, сей сон означает?» По-моему, старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.
Отворив баню, он увидал зрелище, пред которым остолбенел: городская юродивая, скитавшаяся
по улицам и известная всему
городу,
по прозвищу Лизавета Смердящая, забравшись в их баню, только что родила младенца.
Но приходила она редко, потому что приживала
по всему
городу как юродивый Божий человек.
Вот тут-то вдруг и разнеслась
по всему
городу странная молва, что обидчик есть самый этот Федор Павлович.
Затем, однако, пустился в путь, уповая, что
по дороге к
городу успеет как-нибудь разрешить томившую его задачу.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как она ко мне прошла, так что в
городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и
по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Ославляй, дескать,
по всему
городу, не боюсь тебя!» Взглянул я на девицу, не соврал мой голос: так конечно, так оно и будет.
Как раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для чего, не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский
город и там
по почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в
город, чтобы здесь и не знали.
От
города до монастыря было не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел
по пустынной в этот час дороге. Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала...
— «Папа, говорит, я разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью, меня царь наградит, я приеду, и тогда никто не посмеет…» Потом помолчал да и говорит — губенки-то у него всё по-прежнему вздрагивают: «Папа, говорит, какой это нехороший
город наш, папа!» — «Да, говорю, Илюшечка, не очень-таки хорош наш
город».
Был он в
городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом
по смерти его и обнаружилось.
И еще до рассвета, как передавалось потом
по слухам, весть о новопреставленном достигла
города.
Но о сем скажем в следующей книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и день, как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а
по впечатлению, произведенному в среде монастыря и в
городе, до того как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор, после стольких лет, сохраняется в
городе нашем самое живое воспоминание о том столь для многих тревожном дне…
Когда уже достаточно ободняло, то из
города начали прибывать некоторые даже такие, кои захватили с собою больных своих, особенно детей, — точно ждали для сего нарочно сей минуты, видимо уповая на немедленную силу исцеления, какая,
по вере их, не могла замедлить обнаружиться.
Но еще не минуло и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем
городе и
по всей нашей окрестности.
— Тебе надо подкрепиться, судя
по лицу-то. Сострадание ведь на тебя глядя берет. Ведь ты и ночь не спал, я слышал, заседание у вас там было. А потом вся эта возня и мазня… Всего-то антидорцу кусочек, надо быть, пожевал. Есть у меня с собой в кармане колбаса, давеча из
города захватил на всякий случай, сюда направляясь, только ведь ты колбасы не станешь…
Тьфу, слушай! — заговорил он снова громко, — минуем-ка монастырь, пойдем
по тропинке прямо в
город…
Он же в эти два дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько часов слетал
по одному горячему делу вон из
города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без глаза над нею.
«Благороднейший Кузьма Кузьмич, вероятно, слыхал уже не раз о моих контрах с отцом моим, Федором Павловичем Карамазовым, ограбившим меня
по наследству после родной моей матери… так как весь
город уже трещит об этом… потому что здесь все трещат об том, чего не надо…
В трактире «Столичный
город» он уже давно слегка познакомился с одним молодым чиновником и как-то узнал в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник до страсти любит оружие, покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает у себя
по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать систему револьвера, как его зарядить, как выстрелить, и проч.
Это был самый главный бакалейный магазин в нашем
городе, богатых торговцев, и сам
по себе весьма недурной.
Отец и все мальчики
по всему
городу разыскивали.
Когда же Смуров робко, выждав время, намекнул о своей догадке насчет собаки Красоткину, тот вдруг ужасно озлился: «Что я за осел, чтоб искать чужих собак
по всему
городу, когда у меня свой Перезвон?
— То есть как же это они основали? — удостоил он наконец проговорить, — да и что значит вообще основать
город или государство? Что ж они: пришли и
по кирпичу положили, что ли?
Ни в пьяном кутеже
по трактирам, ни тогда, когда ему пришлось лететь из
города доставать бог знает у кого деньги, необходимейшие ему, чтоб увезть свою возлюбленную от соблазнов соперника, отца своего, — он не осмеливается притронуться к этой ладонке.
В тот вечер, когда было написано это письмо, напившись в трактире «Столичный
город», он, против обыкновения, был молчалив, не играл на биллиарде, сидел в стороне, ни с кем не говорил и лишь согнал с места одного здешнего купеческого приказчика, но это уже почти бессознательно,
по привычке к ссоре, без которой, войдя в трактир, он уже не мог обойтись.
«Измученный, осмеянный, голодный, продавший часы на это путешествие (имея, однако, на себе полторы тысячи рублей — и будто, о, будто!), мучаясь ревностью
по оставленному в
городе предмету любви, подозревая, что она без него уйдет к Федору Павловичу, он возвращается наконец в
город.
Мне, например, и еще двум лицам в этой зале совершенно случайно стал известен, еще неделю назад, один факт, именно, что Иван Федорович Карамазов посылал в губернский
город для размена два пятипроцентные билета
по пяти тысяч каждый, всего, стало быть, на десять тысяч.
По расчету времени (и уже строжайшему) дознано и доказано предварительным следствием, что подсудимый, выбежав от служанок к чиновнику Перхотину, домой не заходил, да и никуда не заходил, а затем все время был на людях, а стало быть, не мог отделить от трех тысяч половины и куда-нибудь спрятать в
городе.