Неточные совпадения
Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад, и есть
почти даже и
не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя.
Деда его, то есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже
не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так что
почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе.
Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило с землей нашего знаменитого монастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых молодых летах, как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно
не знаю, но начать процесс с «клерикалами»
почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью.
Федор Павлович хотя и кутил, и пил, и дебоширил, но никогда
не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал делишки свои всегда удачно, хотя, конечно,
почти всегда подловато.
Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой
не церемонился и, пользуясь тем, что она, так сказать, пред ним «виновата» и что он ее
почти «с петли снял», пользуясь, кроме того, ее феноменальным смирением и безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия.
Пить вино и развратничать он
не любит, а между тем старик и обойтись без него
не может, до того ужились!» Это была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот
почти начал его иногда как будто слушаться, хотя был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Чистые в душе и сердце мальчики,
почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых
не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого
не знают и
не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Неутешная супруга Ефима Петровича,
почти тотчас же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и
не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того
не знал.
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что
не погибнет и
не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если
не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это
не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив,
почтут за удовольствие».
В самое же последнее время он как-то обрюзг, как-то стал терять ровность, самоотчетность, впал даже в какое-то легкомыслие, начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и все чаще и чаще напивался пьян, и если бы
не все тот же лакей Григорий, тоже порядочно к тому времени состарившийся и смотревший за ним иногда вроде
почти гувернера, то, может быть, Федор Павлович и
не прожил бы без особых хлопот.
— Этот старец, конечно, у них самый честный монах, — промолвил он, молчаливо и вдумчиво выслушав Алешу,
почти совсем, однако,
не удивившись его просьбе.
Хотя, к несчастию,
не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них
почти совсем
не по силам.
Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (как называют его) Паисием Величковским и учениками его, но и доселе, даже через сто
почти лет, существует весьма еще
не во многих монастырях и даже подвергалось иногда
почти что гонениям, как неслыханное по России новшество.
Когда и кем насадилось оно и в нашем подгородном монастыре,
не могу сказать, но в нем уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был из них последним, но и он уже
почти помирал от слабости и болезней, а заменить его даже и
не знали кем.
Алешу необыкновенно поражало и то, что старец был вовсе
не строг; напротив, был всегда
почти весел в обхождении.
Вследствие всех сих соображений и могло устроиться некоторое внутреннее влияние в монастыре на больного старца, в последнее время
почти совсем уже
не покидавшего келью и отказывавшего по болезни даже обыкновенным посетителям.
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти,
не то что шел, а, лучше сказать,
почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным
почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
Вся церемония произошла весьма серьезно, вовсе
не как вседневный обряд какой-нибудь, а
почти с каким-то чувством.
Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть
чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?»
Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
В эти секунды, когда вижу, что шутка у меня
не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают,
почти как бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
На Ракитина (семинариста), тоже Алеше очень знакомого и
почти близкого, Алеша и взглянуть
не мог: он знал его мысли (хотя знал их один Алеша во всем монастыре).
Теперь они приехали вдруг опять, хотя и знали, что старец
почти уже
не может вовсе никого принимать, и, настоятельно умоляя, просили еще раз «счастья узреть великого исцелителя».
Я стою и кругом вижу, что всем все равно,
почти всем, никто об этом теперь
не заботится, а я одна только переносить этого
не могу.
После нескольких минут он опять, влекомый тою же непреодолимою силой, повернулся посмотреть, глядят ли на него или нет, и увидел, что Lise, совсем
почти свесившись из кресел, выглядывала на него сбоку и ждала изо всех сил, когда он поглядит; поймав же его взгляд, расхохоталась так, что даже и старец
не выдержал...
Все же это ничем
не унизит его,
не отнимет ни
чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям.
Теперь, с другой стороны, возьмите взгляд самой церкви на преступление: разве
не должен он измениться против теперешнего,
почти языческого, и из механического отсечения зараженного члена, как делается ныне для охранения общества, преобразиться, и уже вполне и
не ложно, в идею о возрождении вновь человека, о воскресении его и спасении его…
— Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого
не исправляют, а главное,
почти никакого преступника и
не устрашают, и число преступлений
не только
не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает.
Правда, — усмехнулся старец, — теперь общество христианское пока еще само
не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они
не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза
почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь.
Появление Дмитрия Федоровича заняло
не более каких-нибудь двух минут, и разговор
не мог
не возобновиться. Но на этот раз на настойчивый и
почти раздражительный вопрос отца Паисия Петр Александрович
не почел нужным ответить.
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но
не гласно,
не по суду, сохранив всю свою
честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
— Сделайте одолжение, почтенный отец, засвидетельствуйте все мое глубокое уважение отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том, что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни за что
не могу иметь
честь принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
— К несчастию, я действительно чувствую себя
почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и
не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это
не мы… Как вы думаете?
— Где ты мог это слышать? Нет, вы, господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский сын и тля пред вами, дворянами, но
не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже
честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке
не могу быть родней, публичной девке, прошу понять-с!
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина», читал его упорно и многолетно,
почти ровно ничего
не понимал в нем, но за это-то, может быть, наиболее ценил и любил эту книгу.
— Друг, друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед!
Не думай, что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат,
почти только об этом и думаю, об этом униженном человеке, если только
не вру. Дай Бог мне теперь
не врать и себя
не хвалить. Потому мыслю об этом человеке, что я сам такой человек.
Похоронили с воинскими
почестями, еще
не успел отставку получить.
Разве ты
не видишь, как она его
почитает, как она его уважает?
— Она свою добродетель любит, а
не меня, — невольно, но
почти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича. Он засмеялся, но через секунду глаза его сверкнули, он весь покраснел и с силой ударил кулаком по столу.
Как раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто
не знал (для чего,
не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по
почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и
не знали.
Нравственно же воротился
почти тем же самым, как и до отъезда в Москву: все так же был нелюдим и ни в чьем обществе
не ощущал ни малейшей надобности.
Вот одним из таких созерцателей был наверно и Смердяков, и наверно тоже копил впечатления свои с жадностью,
почти сам еще
не зная зачем.
Что-то граничило
почти с отчаянием, чего никогда
не бывало в сердце Алеши.
Он
почти прямо высказал свою мысль Дмитрию, когда тот после визита пристал к нему, умоляя его
не утаить, какое он вынес впечатление, повидав его невесту.
—
Не только говорил, но это, может быть, всего сильнее убивало его. Он говорил, что лишен теперь
чести и что теперь уже все равно, — с жаром ответил Алеша, чувствуя всем сердцем своим, как надежда вливается в его сердце и что в самом деле, может быть, есть выход и спасение для его брата. — Но разве вы… про эти деньги знаете? — прибавил он и вдруг осекся.
От города до монастыря было
не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел по пустынной в этот час дороге.
Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала...
Я могу еще остановиться; остановясь, я могу завтра же целую половину потерянной
чести воротить, но я
не остановлюсь, я совершу подлый замысел, и будь ты вперед свидетелем, что я заранее и зазнамо говорю это!
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем
не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но
почти сам
не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря на то, что он, как молчальник,
почти и
не говорил ни с кем ни слова.
Было ему лет семьдесят пять, если
не более, а проживал он за скитскою пасекой, в углу стены, в старой,
почти развалившейся деревянной келье, поставленной тут еще в древнейшие времена, еще в прошлом столетии, для одного тоже величайшего постника и молчальника, отца Ионы, прожившего до ста пяти лет и о подвигах которого даже до сих пор ходили в монастыре и в окрестностях его многие любопытнейшие рассказы.
Толстейшего холста
почти совсем почерневшая рубаха, по месяцам
не снимавшаяся, выглядывала из-под армяка.