Неточные совпадения
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность,
пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на
один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки
один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был только злой шут, и больше ничего.
Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже
пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из
одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из
одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро
пошли в ход, и уж в этом
одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения
одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Конечно, все это лишь древняя легенда, но вот и недавняя быль:
один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины души своей, и
идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: «Там тебе место, а не здесь».
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно
пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в
одной комнате, о чем знаю из опыта.
— Да если б и теперь был
один лишь церковно-общественный суд, то и теперь бы церковь не
посылала на каторгу или на смертную казнь. Преступление и взгляд на него должны бы были несомненно тогда измениться, конечно мало-помалу, не вдруг и не сейчас, но, однако, довольно скоро… — спокойно и не смигнув глазом произнес Иван Федорович.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь
иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я
один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть
одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен,
пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
Ватага, конечно, расхохоталась над неожиданным мнением; какой-то
один из ватаги даже начал подстрекать Федора Павловича, но остальные принялись плевать еще пуще, хотя все еще с чрезмерною веселостью, и наконец
пошли все прочь своею дорогой.
Было уже семь часов и смеркалось, когда Алеша
пошел к Катерине Ивановне, занимавшей
один очень просторный и удобный дом на Большой улице.
—
Слава Богу, наконец-то и вы! Я
одного только вас и молила у Бога весь день! Садитесь.
— Больше не буду! — пробормотал он, крякнув, опять запер шкапик, опять положил ключ в карман, затем
пошел в спальню, в бессилии прилег на постель и в
один миг заснул.
— Ах, мама! Подите
одна туда, а он не может
пойти сейчас, он слишком страдает.
Потом, за разговором, Смердяков на время позабылся, но, однако же, остался в его душе, и только что Иван Федорович расстался с Алешей и
пошел один к дому, как тотчас же забытое ощущение вдруг быстро стало опять выходить наружу.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй, день и другой продолжается-с. Раз со мной продолжалось это дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще
одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
Было это уже очень давно, лет пред тем уже сорок, когда старец Зосима впервые начал иноческий подвиг свой в
одном бедном, малоизвестном костромском монастыре и когда вскоре после того
пошел сопутствовать отцу Анфиму в странствиях его для сбора пожертвований на их бедный костромской монастырек.
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера к
одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся,
один на другом обиды помним: прямо в сад
пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять».
Этого уж никто тогда у нас не мог понять, а он от радости плачет: «Да, говорит, была такая Божия
слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса,
один я жил в позоре,
один все обесчестил, а красы и
славы не приметил вовсе».
—
Идите, — говорю, — объявите людям. Все минется,
одна правда останется. Дети поймут, когда вырастут, сколько в великой решимости вашей было великодушия.
Я знал
одного «борца за идею», который сам рассказывал мне, что, когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не
пошел и не предал свою «идею», чтобы только дали ему табаку.
— Да черт вас дери всех и каждого! — завопил он вдруг, — и зачем я, черт, с тобою связался! Знать я тебя не хочу больше отселева.
Пошел один, вон твоя дорога!
И он круто повернул в другую улицу, оставив Алешу
одного во мраке. Алеша вышел из города и
пошел полем к монастырю.
Он вдруг порешил
пойти к купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить ему
один «план», достать от него под этот «план» разом всю искомую сумму; в плане своем с коммерческой стороны он не сомневался нисколько, а сомневался лишь в том, как посмотрит на его выходку сам Самсонов, если захочет взглянуть не с
одной только коммерческой стороны.
Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него
идет, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с
одними добродетелями: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому.
Тогда Митя, все это предвидевший и нарочно на сей случай захвативший с собой бумагу и карандаш, четко написал на клочке бумаги
одну строчку: «По самонужнейшему делу, близко касающемуся Аграфены Александровны» — и
послал это старику.
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды
пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть
один человек, вот к нему обратитесь…
— Гости проезжие-с… Один-то чиновник, надоть быть из поляков, по разговору судя, он-то за ней и
послал лошадей отсюдова; а другой с ним товарищ его али попутчик, кто разберет; по-штатски одеты…
В нужные минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал ему оделять, как «тогда», мужиков «цигарками и ренским вином» и, Боже сохрани, деньгами, и очень негодовал на то, что девки пьют ликер и едят конфеты: «Вшивость лишь
одна, Митрий Федорович, — говорил он, — я их коленком всякую напинаю, да еще за честь почитать прикажу — вот они какие!» Митя еще раз вспомянул про Андрея и велел
послать ему пуншу.
— Ну, Бог с ним, коли больной. Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня на все
пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел завтра застрелиться! Нет, погоди пока, завтра я тебе, может,
одно словечко скажу… не сегодня скажу, а завтра. А ты бы хотел сегодня? Нет, я сегодня не хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
Это была маленькая комнатка в
одно окно, сейчас за тою большою комнатой, в которой ночью танцевали и
шел пир горой.
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще
одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла
послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну,
одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Но пробило уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было
идти со двора «по
одному весьма важному делу», а между тем он во всем доме оставался
один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша хочет к нему прийти «по
одному делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что если
пойдет к больному, то сам знает, когда
пойти, потому что у него «свой расчет».
Эта Катя — cette charmante personne, [эта очаровательная особа (фр.).] она разбила все мои надежды: теперь она
пойдет за
одним вашим братом в Сибирь, а другой ваш брат поедет за ней и будет жить в соседнем городе, и все будут мучить друг друга.
Я вас просто прошу
пойти к Lise, разузнать у ней все, как вы только
один умеете это сделать, и прийти рассказать мне, — мне, матери, потому что, вы понимаете, я умру, я просто умру, если все это будет продолжаться, или убегу из дома.
Утром я
послала письмо к
одному человеку, чтобы непременно пришел ко мне.
— Ступайте за ним! Догоните его! Не оставляйте его
одного ни минуты, — быстро зашептала она. — Он помешанный. Вы не знаете, что он помешался? У него горячка, нервная горячка! Мне доктор говорил,
идите, бегите за ним…
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался
один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог
послал тебе это сказать.
Вдруг он бросил звонок, плюнул, повернул назад и быстро
пошел опять совсем на другой, противоположный конец города, версты за две от своей квартиры, в
один крошечный, скосившийся бревенчатый домик, в котором квартировала Марья Кондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича, приходившая к Федору Павловичу на кухню за супом и которой Смердяков пел тогда свои песни и играл на гитаре.
Взявшись за звонок своей квартиры после разговора с Алешей и порешив вдруг
идти к Смердякову, Иван Федорович повиновался
одному особливому, внезапно вскипевшему в груди его негодованию.
— Вместе
пойдем! — повторил Иван, — а не
пойдешь — все равно я
один сознаюсь.
Однако как я в силах наблюдать за собой, — подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг остановился под внезапным вопросом: «А не надо ль сейчас, теперь же
пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в
один миг.
Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это
один только миг, но ведь и луч света от солнца
идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
Я тут же отпустил ей грех и повернулся было
идти, но тотчас же принужден был и воротиться: слышу, патер в дырочку ей назначает вечером свидание, а ведь старик — кремень, и вот пал в
одно мгновение!
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и
пошел прогуливаться и пришел в такое глубокое место, в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша, о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у отца в задний двор, когда он бегал по земле без сапожек и с панталончиками на
одной пуговке.
Мне, например, и еще двум лицам в этой зале совершенно случайно стал известен, еще неделю назад,
один факт, именно, что Иван Федорович Карамазов
посылал в губернский город для размена два пятипроцентные билета по пяти тысяч каждый, всего, стало быть, на десять тысяч.