Неточные совпадения
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то
ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен
сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
Жалею, что
не могу
сказать вам
ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее.
— Изо второй половины я до сих пор
ничего не понимаю, —
сказал Алеша.
Что же, Григорий Васильевич, коли я неверующий, а вы столь верующий, что меня беспрерывно даже ругаете, то попробуйте сами-с
сказать сей горе, чтобы
не то чтобы в море (потому что до моря отсюда далеко-с), но даже хоть в речку нашу вонючую съехала, вот что у нас за садом течет, то и увидите сами в тот же момент, что
ничего не съедет-с, а все останется в прежнем порядке и целости, сколько бы вы ни кричали-с.
—
Не пойдет,
не пойдет,
не пойдет,
не пойдет, ни за что
не пойдет!.. — радостно так весь и встрепенулся старик, точно
ничего ему
не могли
сказать в эту минуту отраднее.
— Я хоть вас совсем
не знаю и в первый раз вижу, — все так же спокойно продолжал Алеша, — но
не может быть, чтоб я вам
ничего не сделал, —
не стали бы вы меня так мучить даром. Так что же я сделал и чем я виноват пред вами,
скажите?
«Ты сама баба
не промах, —
сказал он ей, отделяя ей тысяч с восемь, — сама и орудуй, но знай, что, кроме ежегодного содержания по-прежнему, до самой смерти моей, больше
ничего от меня
не получишь, да и в завещании
ничего больше тебе
не отделю».
—
Не знаю я,
не ведаю,
ничего не ведаю, что он мне такое
сказал, сердцу сказалось, сердце он мне перевернул… Пожалел он меня первый, единый, вот что! Зачем ты, херувим,
не приходил прежде, — упала вдруг она пред ним на колени, как бы в исступлении. — Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит. Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую,
не за один только срам!..
— Ай,
скажу, ай, голубчик Дмитрий Федорович, сейчас все
скажу,
ничего не потаю, — прокричала скороговоркой насмерть испуганная Феня. — Она в Мокрое к офицеру поехала.
О, он многое предчувствовал;
ничего еще она ему
не сказала такого и даже видимо нарочно задерживала
сказать, изредка только поглядывая на него ласковым, но горячим глазком.
—
Не давала,
не давала! Я ему отказала, потому что он
не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам
скажу еще, как человеку, от которого теперь уж
ничего скрывать
не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти!
— Сделайте милость, Михаил Макарович, — ответил следователь, — в настоящем случае мы
не имеем
ничего сказать против.
— Никто, никто, я
сказал, иначе вы
ничего не поняли! Оставьте меня в покое.
Все это обратилось для Алеши в некоторую трудную задачу, ибо Грушенька только одному ему доверяла свое сердце и беспрерывно просила у него советов; он же иногда совсем
ничего не в силах был ей
сказать.
Молчите, молчите, Алексей Федорович, потому что я столько хочу
сказать, что, кажется, так
ничего и
не скажу.
— Может быть, —
сказал Алеша, — хотя я
ничего не слыхал.
Ко мне же прислала
сказать, что
не придет ко мне вовсе и впредь никогда
не хочет ходить, а когда я сама к ней потащилась, то бросилась меня целовать и плакать и, целуя, так и выпихнула вон, ни слова
не говоря, так что я так
ничего и
не узнала.
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване
не говорил тебе до сих пор почти
ничего. Откладывал до конца. Когда эта штука моя здесь кончится и
скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья в этом деле. А теперь и
не начинай об этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я
ничего не знаю.
— Только одно, —
сказал Алеша, прямо смотря ей в лицо, — чтобы вы щадили себя и
не показывали
ничего на суде о том… — он несколько замялся, — что было между вами… во время самого первого вашего знакомства… в том городе…
Что ж, я бы мог вам и теперь
сказать, что убивцы они… да
не хочу я теперь пред вами лгать, потому… потому что если вы действительно, как сам вижу,
не понимали
ничего доселева и
не притворялись предо мной, чтоб явную вину свою на меня же в глаза свалить, то все же вы виновны во всем-с, ибо про убивство вы знали-с и мне убить поручили-с, а сами, все знамши, уехали.
— Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всем признаетесь. А пуще того бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь
скажу, что
ничего такого я вам
не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а на то и похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а на меня выдумали, так как все равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь, а
не за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть одно доказательство?
— Браня тебя, себя браню! — опять засмеялся Иван, — ты — я, сам я, только с другою рожей. Ты именно говоришь то, что я уже мыслю… и
ничего не в силах
сказать мне нового!
Полагали, впрочем, что он делает это много-много что для игры, так
сказать для некоторого юридического блеска, чтоб уж
ничего не было забыто из принятых адвокатских приемов: ибо все были убеждены, что какой-нибудь большой и окончательной пользы он всеми этими «подмарываниями»
не мог достичь и, вероятно, это сам лучше всех понимает, имея какую-то свою идею в запасе, какое-то еще пока припрятанное оружие защиты, которое вдруг и обнаружит, когда придет срок.
Описав исход беседы и тот момент, когда подсудимый вдруг получил известие о том, что Грушенька совсем
не была у Самсонова, описав мгновенное исступление несчастного, измученного нервами ревнивого человека при мысли, что она именно обманула его и теперь у него, Федора Павловича, Ипполит Кириллович заключил, обращая внимание на роковое значение случая: „успей ему
сказать служанка, что возлюбленная его в Мокром, с „прежним“ и „бесспорным“ —
ничего бы и
не было.
Господа присяжные, вот мы осудим его, и он
скажет себе: „Эти люди
ничего не сделали для судьбы моей, для воспитания, для образования моего, чтобы сделать меня лучшим, чтобы сделать меня человеком.
— Люблю я тебя за то, что ты всегда всю цельную правду
скажешь и
ничего не утаишь! — радостно смеясь, воскликнул Митя.