Неточные совпадения
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то
есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет
ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может
быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права
не имеет требовать
ничего более, и проч., и проч.
Статейки эти, говорят,
были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов,
не умея
ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Случалось, что через час после обиды он отвечал обидчику или сам с ним заговаривал с таким доверчивым и ясным видом, как будто
ничего и
не было между ними вовсе.
Приехав в наш городок, он на первые расспросы родителя: «Зачем именно пожаловал,
не докончив курса?» — прямо
ничего не ответил, а
был, как говорят,
не по-обыкновенному задумчив.
Да и приличнее тебе
будет у монахов, чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками… хоть до тебя, как до ангела,
ничего не коснется.
Вопрос для нашего монастыря
был важный, так как монастырь наш
ничем особенно
не был до тех пор знаменит: в нем
не было ни мощей святых угодников, ни явленных чудотворных икон,
не было даже славных преданий, связанных с нашею историей,
не числилось за ним исторических подвигов и заслуг отечеству.
Надо заметить, что Алеша, живя тогда в монастыре,
был еще
ничем не связан, мог выходить куда угодно хоть на целые дни, и если носил свой подрясник, то добровольно, чтобы ни от кого в монастыре
не отличаться.
Никто ему на это
ничего из его сопутников
не заметил, так что нечего
было ему конфузиться; но, заметив это, он еще больше сконфузился.
На бледных, бескровных губах монашка показалась тонкая, молчальная улыбочка,
не без хитрости в своем роде, но он
ничего не ответил, и слишком ясно
было, что промолчал из чувства собственного достоинства. Миусов еще больше наморщился.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то
ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики
были все счастливы.
Жалею, что
не могу сказать вам
ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною
есть дело жестокое и устрашающее.
— Вы на меня
не сердитесь, я дура,
ничего не стою… и Алеша, может
быть, прав, очень прав, что
не хочет к такой смешной ходить.
Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения
не могла уступить
ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать
не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало
быть, и все древнее языческое государство в церковь.
Не далее как дней пять тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно
ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество —
не существует вовсе, и что если
есть и
была до сих пор любовь на земле, то
не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие.
Мало того: тогда
ничего уже
не будет безнравственного, все
будет позволено, даже антропофагия.
— Так я и знал, что он тебе это
не объяснит. Мудреного тут, конечно, нет
ничего, одни бы, кажись, всегдашние благоглупости. Но фокус
был проделан нарочно. Вот теперь и заговорят все святоши в городе и по губернии разнесут: «Что, дескать, сей сон означает?» По-моему, старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.
Ничего я бы тут
не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг сегодня
не понял всего как
есть, разом и вдруг, всего как он
есть.
Опять нотабене. Никогда и
ничего такого особенного
не значил наш монастырь в его жизни, и никаких горьких слез
не проливал он из-за него. Но он до того увлекся выделанными слезами своими, что на одно мгновение чуть
было себе сам
не поверил; даже заплакал
было от умиления; но в тот же миг почувствовал, что пора поворачивать оглобли назад. Игумен на злобную ложь его наклонил голову и опять внушительно произнес...
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и
не в той комнате, а во флигеле,
был такой человек, преданный, твердый, совсем
не такой, как он,
не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все,
не противился, главное —
не укорял и
ничем бы
не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Дело
было именно в том, чтобы
был непременно другой человек, старинный и дружественный, чтобы в больную минуту позвать его, только с тем чтобы всмотреться в его лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и коли он
ничего,
не сердится, то как-то и легче сердцу, а коли сердится, ну, тогда грустней.
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина», читал его упорно и многолетно, почти ровно
ничего не понимал в нем, но за это-то, может
быть, наиболее ценил и любил эту книгу.
Из той ватаги гулявших господ как раз оставался к тому времени в городе лишь один участник, да и то пожилой и почтенный статский советник, обладавший семейством и взрослыми дочерьми и который уж отнюдь
ничего бы
не стал распространять, если бы даже что и
было; прочие же участники, человек пять, на ту пору разъехались.
Не понимал я тогда
ничего: я, брат, до самого сюда приезда, и даже до самых последних теперешних дней, и даже, может
быть, до сегодня,
не понимал
ничего об этих всех наших с отцом денежных пререканиях.
Грянула гроза, ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю, что уж все кончено, что
ничего другого и никогда
не будет.
Главное, в честности его он
был уверен, и это раз навсегда, в том, что он
не возьмет
ничего и
не украдет.
— Насчет баранины это
не так-с, да и
ничего там за это
не будет-с, да и
не должно
быть такого, если по всей справедливости, — солидно заметил Смердяков.
— То
есть совершеннейший нуль или нечто? Может
быть, нечто какое-нибудь
есть? Все же ведь
не ничто!
Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне
ничего за это
не будет!..» Как она увидела, Господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша!
— Нельзя наверно угадать.
Ничем, может
быть: расплывется дело. Эта женщина — зверь. Во всяком случае, старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом
не пускать.
— Врешь!
Не надо теперь спрашивать,
ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла.
Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю.
Ничего не говори ему, а то еще
будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
— Я хоть вас совсем
не знаю и в первый раз вижу, — все так же спокойно продолжал Алеша, — но
не может
быть, чтоб я вам
ничего не сделал, —
не стали бы вы меня так мучить даром. Так что же я сделал и чем я виноват пред вами, скажите?
—
Не мудрено, Lise,
не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика
будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь
была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что
ничего не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что
ничего не может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
Он уже давно здесь в городе, он что-то делает, писарем где-то
был, а ему вдруг теперь
ничего не платят.
Приезжал ко мне доктор Герценштубе, по доброте своего сердца, осматривал их обеих целый час: «
Не понимаю, говорит,
ничего», а, однако же, минеральная вода, которая в аптеке здешней
есть (прописал он ее), несомненную пользу ей принесет, да ванны ножные из лекарств тоже ей прописал.
А стало
быть, теперь уж
ничего нет легче, как заставить его принять эти же двести рублей
не далее как завтра, потому что он уж свою честь доказал, деньги швырнул, растоптал…
— То
есть я
не так выразился… про высшую ногу… но это
ничего, потому что…
— То-то и
есть, что но… — кричал Иван. — Знай, послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит, и без них, может
быть, в нем совсем
ничего бы и
не произошло. Мы знаем, что знаем!
— Прими хоть последнее, — рассмеялся Иван, — если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты
не можешь вынести
ничего фантастического — хочешь qui pro quo, то пусть так и
будет.
Тогда это
не могло
быть еще так видно, ибо будущее
было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них
ничего нельзя более.
Вспомни первый вопрос; хоть и
не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем,
не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо
ничего и никогда
не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!
Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то
есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса дом
был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и
ничего в них
не видя, кроме ночи.
Налгал третьего года, что жена у него умерла и что он уже женат на другой, и
ничего этого
не было, представь себе: никогда жена его
не умирала, живет и теперь и его бьет каждые три дня по разу.
Думали сначала, что он наверно сломал себе что-нибудь, руку или ногу, и расшибся, но, однако, «сберег Господь», как выразилась Марфа Игнатьевна:
ничего такого
не случилось, а только трудно
было достать его и вынести из погреба на свет Божий.
Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных;
был он птицелов, каждый их свист понимал, каждую птичку приманить умел; лучше того как в лесу
ничего я, говорит,
не знаю, да и все хорошо.
Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же,
был этот молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но
не примечал
ничего, ослепленный своими достоинствами.
Я
ничего не выдал, хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли, главное супруга его: «Это вы, — говорит мне, — его расстроили, он и прежде
был мрачен, а в последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали,
не выходил он от вас целый месяц».
Народ верит по-нашему, а неверующий деятель у нас в России
ничего не сделает, даже
будь он искренен сердцем и умом гениален.
Ну и пусть бы
не было чудес вовсе, пусть бы
ничего не объявилось чудного и
не оправдалось немедленно ожидаемое, но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, «предупредившее естество», как говорили злобные монахи?
Да и вовсе
не для радости Грушенькиной он влек к ней Алешу;
был он человек серьезный и без выгодной для себя цели
ничего не предпринимал.
Алеша
ничего не ответил, точно и
не слыхал; он шел подле Ракитина скоро, как бы ужасно спеша; он
был как бы в забытьи, шел машинально. Ракитина вдруг что-то укололо, точно ранку его свежую тронули пальцем. Совсем
не того ждал он давеча, когда сводил Грушеньку с Алешей; совсем иное случилось, а
не то, чего бы ему очень хотелось.