Неточные совпадения
О, он отлично
понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит,
не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Знал Алеша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он
понимал это, но то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в глазах народа, — в этом он
не сомневался нисколько и сам вместе с этими плачущими мужиками и больными их бабами, протягивающими старцу детей своих.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет
понять свои обязанности… Я
не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
— Я столько, столько вынесла, смотря на всю эту умилительную сцену… —
не договорила она от волнения. — О, я
понимаю, что вас любит народ, я сама люблю народ, я желаю его любить, да и как
не любить народ, наш прекрасный, простодушный в своем величии русский народ!
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно
понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— Вы меня раздавили! Я теперь только, вот в это мгновение, как вы говорили,
поняла, что я действительно ждала только вашей похвалы моей искренности, когда вам рассказывала о том, что
не выдержу неблагодарности. Вы мне подсказали меня, вы уловили меня и мне же объяснили меня!
— Совершенно обратно изволите
понимать! — строго проговорил отец Паисий, —
не церковь обращается в государство,
поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет.
Умоляющая улыбка светилась на губах его; он изредка подымал руку, как бы желая остановить беснующихся, и уж, конечно, одного жеста его было бы достаточно, чтобы сцена была прекращена; но он сам как будто чего-то еще выжидал и пристально приглядывался, как бы желая что-то еще
понять, как бы еще
не уяснив себе чего-то.
— Нет, я и
не думал думать, что ты пошляк. Ты умен, но… оставь, это я сдуру усмехнулся. Я
понимаю, что ты можешь разгорячиться, Миша. По твоему увлечению я догадался, что ты сам неравнодушен к Катерине Ивановне, я, брат, это давно подозревал, а потому и
не любишь брата Ивана. Ты к нему ревнуешь?
— Где ты мог это слышать? Нет, вы, господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский сын и тля пред вами, дворянами, но
не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке
не могу быть родней, публичной девке, прошу понять-с!
По уходе Алеши он признался себе, что
понял кое-что, чего доселе
не хотел
понимать.
Важный и величественный Григорий обдумывал все свои дела и заботы всегда один, так что Марфа Игнатьевна раз навсегда давно уже
поняла, что в советах ее он совсем
не нуждается.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя
понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь
не было.
Он слишком хорошо
понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то, что ему
не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и все опять-таки для красы; и все в том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но,
понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как
не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
— Стой, ты это знал. И вижу, что ты все сразу
понял. Но молчи, пока молчи.
Не жалей и
не плачь!
Бывают же странности: никто-то
не заметил тогда на улице, как она ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас
понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Понимаешь ли ты, что от иного восторга можно убить себя; но я
не закололся, а только поцеловал шпагу и вложил ее опять в ножны, — о чем, впрочем, мог бы тебе и
не упоминать.
Да где же вам это
понять: у вас еще вместо крови молочко течет,
не вылупились!
Для меня мовешек
не существовало: уж одно то, что она женщина, уж это одно половина всего… да где вам это
понять!
Алеша
понял с первого взгляда на нее, с первых слов, что весь трагизм ее положения относительно столь любимого ею человека для нее вовсе
не тайна, что она, может быть, уже знает все, решительно все.
— Да вы-то меня, может, тоже
не так совсем
понимаете, милая барышня, я, может, гораздо дурнее того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, я своевольная. Я Дмитрия Федоровича, бедного, из-за насмешки одной тогда заполонила.
— Я вас
не так, стало быть,
поняла, — тихо и как бы капельку побледнев, проговорила Катерина Ивановна. — Вы обещали…
— Наглая! — проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то
поняв, вся вспыхнула и вскочила с места.
Не спеша поднялась и Грушенька.
Пойми, Алексей, что если и возвратишься в мир, то как бы на возложенное на тя послушание старцем твоим, а
не на суетное легкомыслие и
не на мирское веселие…
—
Не мудрено, Lise,
не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего
не может
понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего
не может
понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
— Мама, вы меня убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет, что
не может
понять! Воды, воды! Мама, ради Бога, сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там завязла и никогда
не может скоро прийти! Да скорее же, мама, иначе я умру…
Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута такая пришла-с, что надо выслушать, ибо вы даже и
понять не можете, что могут значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг.
О, он
понимал, что тот до самого последнего мгновения сам
не знал, что скомкает и швырнет кредитки.
— Ах, это правда, ах, я это ужасно вдруг
поняла! Ах, Алеша, как вы все это знаете? Такой молодой и уж знает, что в душе… Я бы никогда этого
не выдумала…
— Слышу благоразумное слово благоразумного молодого человека.
Понимать ли мне так, что вы сами только потому соглашались с ней, что
не хотели, из сострадания к ее болезненному состоянию, противоречием рассердить ее?
— Сам
понимаешь, значит, для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе
не веруеши?» — вот ведь к чему сводились ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?
Я, голубчик, решил так, что если я даже этого
не могу
понять, то где ж мне про Бога
понять.
Я
не Бога
не принимаю,
пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего
не принимаю и
не могу согласиться принять.
— Я тебе должен сделать одно признание, — начал Иван: — я никогда
не мог
понять, как можно любить своих ближних.
— Ну я-то пока еще этого
не знаю и
понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже.
Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще
не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы тот защитил его, —
понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный,
понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!
Я клоп и признаю со всем принижением, что ничего
не могу
понять, для чего все так устроено.
Солидарность в грехе между людьми я
понимаю,
понимаю солидарность и в возмездии, но
не с детками же солидарность в грехе, и если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж, конечно, правда эта
не от мира сего и мне непонятна.
— Я
не совсем
понимаю, Иван, что это такое? — улыбнулся все время молча слушавший Алеша, — прямо ли безбрежная фантазия или какая-нибудь ошибка старика, какое-нибудь невозможное qui pro quo? [«одно вместо другого», путаница, недоразумение (лат.).]
Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно
понимать, что имеешь дело
не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным.
Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда
не сумеют они разделиться между собою!
На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него
понял, что и в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и
не может вынести его душа.
Они говорили и о философских вопросах и даже о том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь на четвертый день, и как это
понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе
не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого.
— С чего ты на меня удивляешься? — отрывисто и сурово произнес Иван Федорович, изо всех сил себя сдерживая, и вдруг с отвращением
понял, что чувствует сильнейшее любопытство и что ни за что
не уйдет отсюда,
не удовлетворив его.
— Зачем вы, сударь, в Чермашню
не едете-с? — вдруг вскинул глазками Смердяков и фамильярно улыбнулся. «А чему я улыбался, сам, дескать, должен
понять, если умный человек», — как бы говорил его прищуренный левый глазок.
Этого уж никто тогда у нас
не мог
понять, а он от радости плачет: «Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы
не приметил вовсе».
Разверни-ка он им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и
понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово,
не беспокойся,
поймут всё, всё
поймет православное сердце!
И
не надо,
не надо много толковать и учить, все
поймет он просто.
Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов, каждый их свист
понимал, каждую птичку приманить умел; лучше того как в лесу ничего я, говорит,
не знаю, да и все хорошо.