Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь
не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель,
должен тратить время на изучение фактов его жизни?
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам
должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права
не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Мне неприлично его звать, он первый
должен бы был припомнить, коли
не забыл.
Ведь тогда он
должен был бы
не только от людей, как теперь, но и от Христа уйти.
Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь,
не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы
должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства
не только
должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли
не благороднейшим исходом в его положении.
Оттого, что все на меня, а Дмитрий Федорович в итоге еще мне же
должен, да
не сколько-нибудь, а несколько тысяч-с, на что имею все документы!
Он почувствовал про себя, что дрянного Федора Павловича, в сущности,
должен бы был он до того
не уважать, что
не следовало бы ему терять свое хладнокровие в келье старца и так самому потеряться, как оно вышло.
а я и четверти бутылки
не выпил и
не Силен.
Не Силен, а силён, потому что решение навеки взял. Ты каламбур мне прости, ты многое мне сегодня
должен простить,
не то что каламбур.
Не беспокойся, я
не размазываю, я дело говорю и к делу вмиг приду.
Не стану жида из души тянуть. Постой, как это…
Дмитрий Федорович встал, в волнении шагнул шаг и другой, вынул платок, обтер со лба пот, затем сел опять, но
не на то место, где прежде сидел, а на другое, на скамью напротив, у другой стены, так что Алеша
должен был совсем к нему повернуться.
Но ведь нравственно-то
должен он мне, так иль
не так?
— Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак все и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас
должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены
не найду, а мне старец велит жениться…
Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я даже
должен так сделать, потому что она, узнав про вашу обиду и узнав все про ваше несчастное положение, поручила мне сейчас… давеча… снести вам это вспоможение от нее… но только от нее одной,
не от Дмитрия, который и ее бросил, отнюдь нет, и
не от меня, от брата его, и
не от кого-нибудь, а от нее, только от нее одной!
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, —
не быть тебе первому живу. Боюсь я их очень-с, и кабы
не боялся еще пуще того, то заявить бы
должен на них городскому начальству. Даже бог знает что произвести могут-с.
— Я тебе
должен сделать одно признание, — начал Иван: — я никогда
не мог понять, как можно любить своих ближних.
Пусть ты невиновен, что
не знал совсем Господа, когда завидовал корму свиней и когда тебя били за то, что ты крал у них корм (что ты делал очень нехорошо, ибо красть
не позволено), — но ты пролил кровь и
должен умереть».
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем
должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты
не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
— Зачем вы, сударь, в Чермашню
не едете-с? — вдруг вскинул глазками Смердяков и фамильярно улыбнулся. «А чему я улыбался, сам, дескать,
должен понять, если умный человек», — как бы говорил его прищуренный левый глазок.
Наступило опять молчание. Промолчали чуть
не с минуту. Иван Федорович знал, что он
должен был сейчас встать и рассердиться, а Смердяков стоял пред ним и как бы ждал: «А вот посмотрю я, рассердишься ты или нет?» Так по крайней мере представлялось Ивану Федоровичу. Наконец он качнулся, чтобы встать. Смердяков точно поймал мгновенье.
К самому же Федору Павловичу он
не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь
должен делать, предугадывал и соображал, как он
должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать —
не стучит ли кто.
— Солдат
должен уметь шить, а тут и уменья никакого
не надо.
— А кто тебя знает, на что он тебе, — подхватила другая, — сам
должен знать, на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, а
не нам, глупый ты человек. Аль правду
не знаешь?
Новая штука состояла в том, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свой нос собаке положить на самый нос лакомый кусочек говядины. Несчастный пес,
не шевелясь,
должен был простоять с куском на носу сколько велит хозяин,
не двинуться,
не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали только самую маленькую минутку.
Мужчина
должен быть великодушен, и мужчину это
не замарает.
— Нет, еще
не показал, но покажу непременно. Ты мне, брат, многое разъяснить сейчас
должен, и знай, голубчик, что я с собою играть
не позволю!
— Стой, — прервал Иван, — ведь если б он убил, то взял бы деньги и унес; ведь ты именно так
должен был рассуждать? Что ж тебе-то досталось бы после него? Я
не вижу.
— Ах да! — вырвалось вдруг у Ивана, и лицо его омрачилось заботой, — да, я забыл… Впрочем, теперь все равно, все до завтра, — пробормотал он про себя. — А ты, — раздражительно обратился он к гостю, — это я сам сейчас
должен был вспомнить, потому что именно об этом томило тоской! Что ты выскочил, так я тебе и поверю, что это ты подсказал, а
не я сам вспомнил?
Насчет же того особого пункта, остался ли что-нибудь
должен Федор Павлович Мите при расчете по имению — даже сам Ракитин
не мог ничего указать и отделался лишь общими местами презрительного характера: «кто, дескать, мог бы разобрать из них виноватого и сосчитать, кто кому остался
должен при бестолковой карамазовщине, в которой никто себя
не мог ни понять, ни определить?» Всю трагедию судимого преступления он изобразил как продукт застарелых нравов крепостного права и погруженной в беспорядок России, страдающей без соответственных учреждений.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное,
не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и
должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Не разрешаю эти вопросы, тем
не менее они мучительны, и всякий гражданин
не то что
должен, а обязан страдать ими.
Да хоть именно для того только, чтобы
не оставлять свою возлюбленную на соблазны старика, к которому он так ревновал, он
должен бы был распечатать свою ладонку и остаться дома неотступным сторожем своей возлюбленной, ожидая той минуты, когда она скажет ему наконец: „Я твоя“, чтоб лететь с нею куда-нибудь подальше из теперешней роковой обстановки.
Но так как подсудимый уверяет, что убил
не он, то, стало быть,
должен был убить Смердяков, другого выхода нет, ибо никого другого нельзя найти, никакого другого убийцы
не подберешь.
Нет, именно так
должен был поступить убийца исступленный, уже плохо рассуждающий, убийца
не вор и никогда ничего до тех пор
не укравший, да и теперь-то вырвавший из-под постели деньги
не как вор укравший, а как свою же вещь у вора укравшего унесший — ибо таковы именно были идеи Дмитрия Карамазова об этих трех тысячах, дошедшие в нем до мании.
Ведь он, зашивая ладонку свою, прятался от домашних, он
должен был помнить, как унизительно страдал он от страху с иглой в руках, чтобы к нему
не вошли и его
не накрыли; как при первом стуке вскакивал и бежал за перегородку (в его квартире есть перегородка)…
Дайте, укажите нам хоть один факт в пользу подсудимого, и мы обрадуемся, — но факт осязательный, реальный, а
не заключение по выражению лица подсудимого родным его братом или указание на то, что он, бия себя в грудь, непременно
должен был на ладонку указывать, да еще в темноте.
Заметьте, по словам Смердякова, деньги лежали под постелью, под тюфяком; подсудимый
должен был их вырвать из-под тюфяка, и однако же, постель была ничуть
не помята, и об этом старательно записано в протокол.
Зачем же я
должен любить его, за то только, что он родил меня, а потом всю жизнь
не любил меня?“ О, вам, может быть, представляются эти вопросы грубыми, жестокими, но
не требуйте же от юного ума воздержания невозможного: „Гони природу в дверь, она влетит в окно“, — а главное, главное,
не будем бояться „металла“ и „жупела“ и решим вопрос так, как предписывает разум и человеколюбие, а
не так, как предписывают мистические понятия.
Отец, докажи мне, что я
должен любить тебя?“ — и если этот отец в силах и в состоянии будет ответить и доказать ему, — то вот и настоящая нормальная семья,
не на предрассудке лишь мистическом утверждающаяся, а на основаниях разумных, самоотчетных и строго гуманных.
Конечно, подкупать нечестно даже и в этом случае, но тут уже я судить ни за что
не возьмусь, потому, собственно, что если б мне, например, Иван и Катя поручили в этом деле для тебя орудовать, то я, знаю это, пошел бы и подкупил; это я
должен тебе всю правду сказать.