Неточные совпадения
Федор Павлович
не взял в этот раз ни гроша, потому что генеральша рассердилась, ничего
не дала и, сверх того, прокляла их обоих; но он и
не рассчитывал на этот раз взять, а прельстился лишь замечательною красотой невинной девочки и,
главное, ее невинным видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного любителя лишь грубой женской красоты.
В подробный рассказ их детства и юности я опять пока
не вступаю, а обозначу лишь самые
главные обстоятельства.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а
главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит,
не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тем
не менее самая
главная забота его была о старце: он трепетал за него, за славу его, боялся оскорблений ему, особенно тонких, вежливых насмешек Миусова и недомолвок свысока ученого Ивана, так это все представлялось ему.
— Убедительно и вас прошу
не беспокоиться и
не стесняться, — внушительно проговорил ему старец… —
Не стесняйтесь, будьте совершенно как дома. А
главное,
не стыдитесь столь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит.
— Сами давно знаете, что надо делать, ума в вас довольно:
не предавайтесь пьянству и словесному невоздержанию,
не предавайтесь сладострастию, а особенно обожанию денег, да закройте ваши питейные дома, если
не можете всех, то хоть два или три. А
главное, самое
главное —
не лгите.
Главное, самому себе
не лгите.
Странное же и мгновенное исцеление беснующейся и бьющейся женщины, только лишь, бывало, ее подведут к дарам, которое объясняли мне притворством и сверх того фокусом, устраиваемым чуть ли
не самими «клерикалами», происходило, вероятно, тоже самым натуральным образом, и подводившие ее к дарам бабы, а
главное, и сама больная, вполне веровали, как установившейся истине, что нечистый дух, овладевший больною, никогда
не может вынести, если ее, больную, подведя к дарам, наклонят пред ними.
— Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого
не исправляют, а
главное, почти никакого преступника и
не устрашают, и число преступлений
не только
не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает.
Главное же потому устраняется, что суд церкви есть суд единственно вмещающий в себе истину и ни с каким иным судом вследствие сего существенно и нравственно сочетаться даже и в компромисс временный
не может.
Опуская
главную суть разговора, приведу лишь одно любопытнейшее замечание, которое у этого господчика вдруг вырвалось: «Мы, — сказал он, — собственно этих всех социалистов — анархистов, безбожников и революционеров —
не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны.
Но убранство комнат также
не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но
главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и
не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем
не такой, как он,
не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все,
не противился,
главное —
не укорял и ничем бы
не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Главное, то чувствовал, что «Катенька»
не то чтобы невинная институтка такая, а особа с характером, гордая и в самом деле добродетельная, а пуще всего с умом и образованием, а у меня ни того, ни другого.
Главное, в честности его он был уверен, и это раз навсегда, в том, что он
не возьмет ничего и
не украдет.
Я,
главное, этого вынести
не могу.
— Ах, Lise,
не кричи,
главное — ты
не кричи. У меня от этого крику… Что ж делать, коли ты сама корпию в другое место засунула… Я искала, искала… Я подозреваю, что ты это нарочно сделала.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я
не сказала
главного,
не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже
не переменю его ни за что, ни за что, во всю жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой, какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
— В этих делах, Алексей Федорович, в этих делах теперь
главное — честь и долг, и
не знаю, что еще, но нечто высшее, даже, может быть, высшее самого долга.
У ней на этот счет чрезвычайно серьезные чувства и даже воспоминания, а
главное, эти фразы и словечки, самые неожиданные эти словечки, так что никак
не ожидаешь, а вдруг оно и выскочит.
А
главное то, что хоть он и
не знал до самого последнего мгновения, что растопчет кредитки, но все-таки это предчувствовал, это уж непременно.
— Его,
главное, надо теперь убедить в том, что он со всеми нами на равной ноге, несмотря на то, что он у нас деньги берет, — продолжал в своем упоении Алеша, — и
не только на равной, но даже на высшей ноге…
— С большою охотой, Lise, и непременно, только
не в самом
главном. В самом
главном, если вы будете со мной несогласны, то я все-таки сделаю, как мне долг велит.
Так знайте, что и я, напротив,
не только в самом
главном подчиняться готова, но и во всем уступлю вам и вам теперь же клятву в этом даю — во всем и на всю жизнь, — вскричала пламенно Lise, — и это со счастием, со счастием!
Но только в том дело, самое
главное, что ей нужно, может быть, лет пятнадцать аль двадцать, чтобы догадаться, что Дмитрия она вовсе
не любит, а любит только меня, которого мучает.
И даже если б и попробовали что передать, то было бы очень мудрено это сделать, потому что были
не мысли, а было что-то очень неопределенное, а
главное — слишком взволнованное.
Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же, был этот молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но
не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
Я ничего
не выдал, хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли,
главное супруга его: «Это вы, — говорит мне, — его расстроили, он и прежде был мрачен, а в последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали,
не выходил он от вас целый месяц».
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы
не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце
главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «
не везде ведь это и так» и что
не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным
не столь смущаются, и
не нетление телесное считается там
главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же
не желты, а черны обрящутся, то значит
не удостоил такого Господь славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
Упомянул я тоже, что отец Паисий, твердо и незыблемо стоявший и читавший над гробом, хотя и
не мог слышать и видеть, что происходило вне кельи, но в сердце своем все
главное безошибочно предугадал, ибо знал среду свою насквозь.
Этот старик, большой делец (теперь давно покойник), был тоже характера замечательного,
главное скуп и тверд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без нее
не мог (в последние два года, например, это так и было), но капиталу большого, значительного, он все-таки ей
не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить, то и тогда бы остался неумолим.
Тем
не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина
не только
не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было
главное и что невольно удивляло его.
Главное в том, что ничего-то он
не мог разгадать из ее намерений; выманить же лаской или силой
не было тоже возможности:
не далась бы ни за что, а только бы рассердилась и отвернулась от него вовсе, это он ясно тогда понимал.
Подробнее на этот раз ничего
не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла
главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я
не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Что же до Кузьмы Самсонова, то считал он его, в этом прежнем провалившемся прошлом Грушеньки, за человека в жизни ее рокового, которого она, однако, никогда
не любила и который, это
главное, уже тоже «прошел», кончился, так что и его уже нет теперь вовсе.
Главное то было нестерпимо обидно, что вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом, столько пожертвовав, столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, «от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит как ни в чем
не бывало, точно с другой планеты».
И
главное, у него вдруг, как-то внезапно, явилась необыкновенная уверенность, что она ему
не откажет.
Петр Ильич все больше и больше удивлялся: в руках Мити он вдруг рассмотрел кучу денег, а
главное, он держал эту кучу и вошел с нею, как никто деньги
не держит и никто с ними
не входит: все кредитки нес в правой руке, точно напоказ, прямо держа руку пред собою.
— Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел за комиссию… Коли
не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское,
главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда было.
И сказал тогда аду Господь: «
Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители,
главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова приду».
— С вами говорит благородный человек, благороднейшее лицо,
главное, — этого
не упускайте из виду — человек, наделавший бездну подлостей, но всегда бывший и остававшийся благороднейшим существом, как существо, внутри, в глубине, ну, одним словом, я
не умею выразиться…
— Ну, господа, теперь ваш, ваш вполне. И… если б только
не все эти мелочи, то мы бы сейчас же и сговорились. Я опять про мелочи. Я ваш, господа, но, клянусь, нужно взаимное доверие — ваше ко мне и мое к вам, — иначе мы никогда
не покончим. Для вас же говорю. К делу, господа, к делу, и,
главное,
не ройтесь вы так в душе моей,
не терзайте ее пустяками, а спрашивайте одно только дело и факты, и я вас сейчас же удовлетворю. А мелочи к черту!
Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а
главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что
не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
— Ни одному слову
не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что до
главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
Он рассказал, но мы уже приводить рассказа
не будем. Рассказывал сухо, бегло. О восторгах любви своей
не говорил вовсе. Рассказал, однако, как решимость застрелиться в нем прошла, «ввиду новых фактов». Он рассказывал,
не мотивируя,
не вдаваясь в подробности. Да и следователи
не очень его на этот раз беспокоили: ясно было, что и для них
не в том состоит теперь
главный пункт.
Главное,
не скрывали от Мити подозрений, что он мог и способен был зашить деньги в платье.
А
главное, он сам
не любил свои ноги, почему-то всю жизнь находил свои большие пальцы на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь на правой ноге, и вот теперь все они увидят.
— Ах да, и в самом деле! — вскричал Митя, ударив себя по лбу, — простите, я вас мучаю, а
главного и
не объясняю, а то бы вы вмиг поняли, ибо в цели-то, в цели-то этой и позор!
Главное, знал меру, умел при случае сдержать себя самого, а в отношениях к начальству никогда
не переступал некоторой последней и заветной черты, за которою уже проступок
не может быть терпим, обращаясь в беспорядок, бунт и в беззаконие.