Неточные совпадения
— Но что
же делать? Что
же в таком случае делать? Тут
надо в отчаяние прийти?
По русскому
же пониманию и упованию
надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более.
Это
надо кончить сейчас
же!
— Я нарочно и сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь, и ты. Вам
же, Петр Александрович, даже приличие велит теперь явиться к отцу игумену,
надо извиниться в том, что мы с вами там накутили…
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою
же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться
надо за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы… Как вы думаете?
— Да,
надо разъяснить, что это не мы. К тому
же батюшки не будет, — заметил Иван Федорович.
— Чего
же ты снова? — тихо улыбнулся старец. — Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы здесь отходящему отцу радуемся. Радуемся и молим о нем. Оставь
же меня. Молиться
надо. Ступай и поспеши. Около братьев будь. Да не около одного, а около обоих.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего
же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как не
надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
— К ней и к отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего
же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно к отцу от меня, а потом и к ней, к Катерине Ивановне, да тем и покончить и с ней, и с отцом. Послать ангела. Я мог бы послать всякого, но мне
надо было послать ангела. И вот ты сам к ней и к отцу.
Надо прибавить, что не только в честности его он был уверен, но почему-то даже и любил его, хотя малый и на него глядел так
же косо, как и на других, и все молчал.
— Ну так, значит, и я русский человек, и у меня русская черта, и тебя, философа, можно тоже на своей черте поймать в этом
же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра
же поймаю. А все-таки говори: есть Бог или нет? Только серьезно! Мне
надо теперь серьезно.
— Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих
же капризов и со мной истерика будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего не может понять и что
надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего не может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
— Войдите, войдите ко мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды!
Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее
же, — нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
— Алексей Федорович, скажите
же вы! Мне мучительно
надо знать, что вы мне скажете! — воскликнула Катерина Ивановна и вдруг залилась слезами. Алеша встал с дивана.
— Николай Ильич Снегирев-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть и посрамленный своими пороками, но все
же штабс-капитан. Скорее бы
надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Словоерс приобретается в унижении.
— А эта, вот что теперь на меня ножкой топает и паяцем меня давеча обличила, — это тоже ангел Божий во плоти-с и справедливо меня обозвала-с. Пойдемте
же, Алексей Федорович, покончить надо-с…
Маменьку да сестриц усадим, закроем их, а сами сбоку пойдем, изредка тебя подсажу, а я тут подле пойду, потому лошадку свою поберечь
надо, не всем
же садиться, так и отправимся.
— Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца, — конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и
надо, — проговорил Алеша, все с тою
же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата.
Прежде особенно-то и не примечали меня, а только принимали с радушием, а теперь вдруг все наперерыв узнали и стали звать к себе: сами смеются
надо мной, а меня
же любят.
Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что
же, стал для всех вас точно юродивый: хоть и полюбили меня, а все
же надо мной, говорю, смеетесь».
А
надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот
же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Говорю сие не в осуждение, ибо продолжали меня любить и весело ко мне относиться; но в том, что мода действительно в свете царица немалая, в этом все
же надо сознаться.
Неужели
же старик мог
надо мной насмеяться?» Так восклицал Митя, шагая в свою квартиру, и уж, конечно, иначе и не могло представляться уму его, то есть: или дельный совет (от такого-то дельца) — со знанием дела, со знанием этого Лягавого (странная фамилия!), или — или старик над ним посмеялся!
«Конечно,
надо будить: мое дело слишком важное, я так спешил, я спешу сегодня
же воротиться», — затревожился Митя; но батюшка и сторож стояли молча, не высказывая своего мнения.
Батюшка отправился на кобылке, обрадованный, что наконец отвязался, но все
же смятенно покачивая головой и раздумывая: не
надо ли будет завтра заблаговременно уведомить о сем любопытном случае благодетеля Федора Павловича, «а то, неровен час, узнает, осердится и милости прекратит».
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно
надо было идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас
же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
— Браво! Давайте теперь пистолеты. Ей-богу, нет времени. И хотел бы с тобой поговорить, голубчик, да времени нет. Да и не
надо вовсе, поздно говорить. А! где
же деньги, куда я их дел? — вскрикнул он и принялся совать по карманам руки.
Но ночь была темная, ворота у Федора Павловича крепкие,
надо опять стучать, с Федором
же Павловичем знаком он был отдаленно — и вот он достучится, ему отворят, и вдруг там ничего не случилось, а насмешливый Федор Павлович пойдет завтра рассказывать по городу анекдот, как в полночь ломился к нему незнакомый чиновник Перхотин, чтоб узнать, не убил ли его кто-нибудь.
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что
же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам
надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти!
— Ах, Боже мой, в самом деле! Так что
же мы теперь будем делать? Как вы думаете, что теперь
надо делать?
— Но опять вы забываете то обстоятельство, — все так
же сдержанно, но как бы уже торжествуя, заметил прокурор, — что знаков и подавать было не
надо, если дверь уже стояла отпертою, еще при вас, еще когда вы находились в саду…
— Да зачем
же вам-то так
надо было «врать», как вы изъясняетесь?
А насчет того: откуда деньги взял, то сказал ей одной, что у Катерины Ивановны «украл», а что она ему на то ответила, что он не украл и что деньги
надо завтра
же отдать.
Таким образом, теперешняя минута была важная; во-первых,
надо было себя в грязь лицом не ударить, показать независимость: «А то подумает, что мне тринадцать лет, и примет меня за такого
же мальчишку, как и эти.
— О, ведь я на мгновение, я войду и просижу в пальто. Перезвон останется здесь в сенях и умрет: «Иси, Перезвон, куш и умри!» — видите, он и умер. А я сначала войду, высмотрю обстановку и потом, когда
надо будет, свистну: «Иси, Перезвон!» — и вы увидите, он тотчас
же влетит как угорелый. Только
надо, чтобы Смуров не забыл отворить в то мгновение дверь. Уж я распоряжусь, и вы увидите фортель…
— Нет, нет,
надо, непременно посмотри… Ты развлечешься. Я нарочно привел… такая
же лохматая, как и та… Вы позволите, сударыня, позвать сюда мою собаку? — обратился он вдруг к госпоже Снегиревой в каком-то совсем уже непостижимом волнении.
Лучше бы прежде, когда
надо было, а теперь что ж, какая
же польза?
— Не могу я тут поступить как
надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. —
Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра
же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь
же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
— Говори
же! — воскликнул Иван. — Я изо всей силы хочу знать, что ты тогда подумал. Мне
надо; правду, правду! — Он тяжело перевел дух, уже заранее с какою-то злобой смотря на Алешу.
— Почему, почему я убийца? О Боже! — не выдержал наконец Иван, забыв, что всё о себе отложил под конец разговора. — Это все та
же Чермашня-то? Стой, говори, зачем тебе было
надо мое согласие, если уж ты принял Чермашню за согласие? Как ты теперь-то растолкуешь?
Потому-то мне и
надо было тогда ваше согласие, чтобы вы меня ничем не могли припереть-с, потому что где
же у вас к тому доказательство, я
же вас всегда мог припереть-с, обнаружив, какую вы жажду имели к смерти родителя, и вот вам слово — в публике все бы тому поверили и вам было бы стыдно на всю вашу жизнь.
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить тебя еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачем ты пакет распечатал и тут
же на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес… Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот пакет, что так и
надо было поступить… а почему так
надо — не могу понять…
Однако как я в силах наблюдать за собой, — подумал он в ту
же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг остановился под внезапным вопросом: «А не
надо ль сейчас, теперь
же пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже как бы расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако, сделал ему. «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, — решил доктор, — хотя
надо бы их и проверить… вообще
же необходимо начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет плохо».
— Да, но он зол. Он
надо мной смеялся. Он был дерзок, Алеша, — с содроганием обиды проговорил Иван. — Но он клеветал на меня, он во многом клеветал. Лгал мне
же на меня
же в глаза. «О, ты идешь совершить подвиг добродетели, объявишь, что убил отца, что лакей по твоему наущению убил отца…»
Вообще
же надо заметить, что прокурор наш был слишком горяч и болезненно восприимчив.
Ну как
же, как
же бы он не понял, что я в глаза ему прямо говорила: «Тебе
надо денег для измены мне с твоею тварью, так вот тебе эти деньги, я сама тебе их даю, возьми, если ты так бесчестен, что возьмешь!..» Я уличить его хотела, и что
же?
Рассмотрим
же эту беду поближе — ведь ничего не
надо бояться, господа присяжные, ввиду важности предстоящего решения.
„О, подавите его милосердием“, — восклицает защитник, а преступнику только того и
надо, и завтра
же все увидят, как он будет подавлен!
Но в этот раз у него было особое, прехлопотливое дело, и он предчувствовал, как трудно ему будет заговорить о нем, а между тем он очень торопился: было у него еще другое неотложное дело в это
же утро в другом месте, и
надо было спешить.