Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя
моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину
целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Впрочем, я даже рад тому, что роман
мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве
целого»: познакомившись с первым рассказом, читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за второй?
Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я
целую край той ризы, в которую облекается Бог
мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть.
— Не устыдите ведь вы меня, милая барышня, что ручку
мою при Алексее Федоровиче так
целовали.
Как увидал он меня в таком виде-с, бросился ко мне: «Папа, кричит, папа!» Хватается за меня, обнимает меня, хочет меня вырвать, кричит
моему обидчику: «Пустите, пустите, это папа
мой, папа, простите его» — так ведь и кричит: «Простите»; ручонками-то тоже его схватил, да руку-то ему, эту самую-то руку его, и целует-с…
Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а
мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его
целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с.
Так он и затрясся весь, схватил
мою руку в свои обе ручки, опять
целует.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду
целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем
моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня
целовал твои ноги, завтра же по одному
моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
Милые
мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и
целовать, и жизнь нашу благословлять».
Воротились мы домой, секундант
мой всю-то дорогу бранится, а я-то его
целую.
Не сочтите вопрос
мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою тайную
цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно будет Богу сблизить нас еще короче».
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе
моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного, хотя и будущего героя рассказа
моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной
цели.
Этот писатель мне столько указал, столько указал в назначении женщины, что я отправила ему прошлого года анонимное письмо в две строки: «Обнимаю и
целую вас,
мой писатель, за современную женщину, продолжайте».
— Что изволит
моя царица — то закон! — произнес пан, галантно
поцеловав ручку Грушеньки. — Прошу пана до нашей компании! — обратился он любезно к Мите. Митя опять привскочил было с видимым намерением снова разразиться тирадой, но вышло другое.
«Если бы не было взято так твердо решение
мое на завтра, — подумал он вдруг с наслаждением, — то не остановился бы я на
целый час пристраивать мужичонку, а прошел бы мимо его и только плюнул бы на то, что он замерзнет…
— Лжешь. Твоя
цель именно уверить, что ты сам по себе, а не
мой кошмар, и вот ты теперь подтверждаешь сам, что ты сон.
«Он падал мне в ноги и
целовал мои ноги, — сообщал нам сам подсудимый в ту минуту, когда еще не сознавал некоторой для себя невыгоды в таком сообщении, — это курица в падучей болезни», — выразился он про него своим характерным языком.
Но в своей горячей речи уважаемый
мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес
мое первое слово),
мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый
целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
А коль осудите — сам сломаю над головой
моей шпагу, а сломав,
поцелую обломки!
Я хотела было упасть к ногам его в благоговении, но как подумала вдруг, что он сочтет это только лишь за радость
мою, что спасают Митю (а он бы непременно это подумал!), то до того была раздражена лишь одною только возможностью такой несправедливой мысли с его стороны, что опять раздражилась и вместо того, чтоб
целовать его ноги, сделала опять ему сцену!