Неточные совпадения
— А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь. Не в силах теперь, потом,
может быть, а теперь я к Грушеньке пойду…
Пропадай мое сало!
Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов,
может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он
пропал, — в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
— В таком случае ваша хозяйка
могла бы по крайней мере припомнить, что у нее
пропала эта вещь?
— Господа! — воскликнул он, — я ведь вижу, что я
пропал. Но она? Скажите мне про нее, умоляю вас, неужели и она
пропадет со мной? Ведь она невинна, ведь она вчера кричала не в уме, что «во всем виновата». Она ни в чем, ни в чем не виновата! Я всю ночь скорбел, с вами сидя… Нельзя ли, не
можете ли мне сказать: что вы с нею теперь сделаете?
И странное дело: хотя был твердо убежден в преступлении Мити, но со времени заключения его все как-то более и более смотрел на него мягче: «С хорошею,
может быть, душой был человек, а вот
пропал, как швед, от пьянства и беспорядка!» Прежний ужас сменился в сердце его какою-то жалостью.
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж,
может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то
пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
— Папа хочет, чтоб она уехала за границу, а она не хочет, она боится, что без нее папа пропадет. Конечно, папа не
может пропасть. Но он не спорит с ней, он говорит, что больные всегда выдумывают какие-нибудь страшные глупости, потому что боятся умереть.
— Нет, уж я лучше сейчас к вам пошлю. Она
может пропасть, и, наконец, украсть могут.
Приземистая широкая фигура Спирьки, поставленная на кривые ноги, придавала ему вид настоящего медведя. Взлохмаченная кудрявая голова, загорелое, почти бронзовое лицо, широкий сплюснутый нос, узкие, как щели, глаза, какая-то шерстистая черная бородка — все в Спирьке обличало лесного человека, который по месяцам
мог пропадать по лесным трущобам.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не
могу, не
могу! слышу, что не
могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай!
пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Больше ничего от него не
могли добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу, юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю
пропал!), а задержать блаженного никто не посмел. Тем не меньше старики задумались.
Как всегда, у него за время его уединения набралось
пропасть мыслей и чувств, которых он не
мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не
можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты
пропал,
пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— Ты не
можешь понять. Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то
пропасть, но я не должна спасаться. И не
могу.