Неточные совпадения
Теперь же скажу об этом «помещике» (
как его у нас называли,
хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти.
Пить вино и развратничать он не любит, а между тем старик и обойтись без него не может, до того ужились!» Это была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда
как будто слушаться,
хотя был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде
как бы юродивых, которому попади вдруг
хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил.
И вот довольно скоро после обретения могилы матери Алеша вдруг объявил ему, что
хочет поступить в монастырь и что монахи готовы допустить его послушником. Он объяснил при этом, что это чрезвычайное желание его и что испрашивает он у него торжественное позволение
как у отца. Старик уже знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвел на его «тихого мальчика» особенное впечатление.
Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди,
хотя беспрерывное исповедование своей души старцу послушником его или светским производится совсем не
как таинство.
Из монахов находились, даже и под самый конец жизни старца, ненавистники и завистники его, но их становилось уже мало, и они молчали,
хотя было в их числе несколько весьма знаменитых и важных в монастыре лиц,
как например один из древнейших иноков, великий молчальник и необычайный постник.
Он ужасно интересовался узнать брата Ивана, но вот тот уже жил два месяца, а они хоть и виделись довольно часто, но все еще никак не сходились: Алеша был и сам молчалив и
как бы ждал чего-то,
как бы стыдился чего-то, а брат Иван,
хотя Алеша и подметил вначале на себе его длинные и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже и думать о нем.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал, что старцем его
хотят как бы испугать; но так
как он и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и принял вызов.
В келье еще раньше их дожидались выхода старца два скитские иеромонаха, один — отец библиотекарь, а другой — отец Паисий, человек больной,
хотя и не старый, но очень,
как говорили про него, ученый.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой,
как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица
захочет понять свои обязанности… Я не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот
как прежде сидел!» И
хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его,
как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне,
как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню,
как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
А старец уже заметил в толпе два горящие, стремящиеся к нему взгляда изнуренной, на вид чахоточной,
хотя и молодой еще крестьянки. Она глядела молча, глаза просили о чем-то, но она
как бы боялась приблизиться.
Веруй, что Бог тебя любит так,
как ты и не помышляешь о том,
хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит.
Он говорил так же откровенно,
как вы,
хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь,
как отдельных лиц.
Но он, очевидно, не
хотел распустить собрание; казалось, он имел притом какую-то свою цель —
какую же?
Если же не
хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то
как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником,
как с милым и все еще дорогим сыном своим, а сверх того, есть и сохраняется,
хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь
хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего,
хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
А Дмитрий Федорович
хочет эту крепость золотым ключом отпереть, для чего он теперь надо мной и куражится,
хочет с меня денег сорвать, а пока уж тысячи на эту обольстительницу просорил; на то и деньги занимает беспрерывно, и, между прочим, у кого,
как вы думаете?
Но так
как он оскорбил сию минуту не только меня, но и благороднейшую девицу, которой даже имени не смею произнести всуе из благоговения к ней, то и решился обнаружить всю его игру публично,
хотя бы он и отец мой!..
— Я нарочно и сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь,
хотя все-таки вы родственник,
как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое время лошадей пришлю, оставайся, если
хочешь, и ты. Вам же, Петр Александрович, даже приличие велит теперь явиться к отцу игумену, надо извиниться в том, что мы с вами там накутили…
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени,
как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что
хотел спросить.
Потом что случится: «Ах, ведь это старец святой предрек, напророчествовал», —
хотя какое бы в том пророчество, что он лбом стукнулся?
—
Какому? Быдто не знаешь? Бьюсь об заклад, что ты сам уж об этом думал. Кстати, это любопытно: слушай, Алеша, ты всегда правду говоришь,
хотя всегда между двух стульев садишься: думал ты об этом или не думал, отвечай?
Надо заметить, что он действительно
хотел было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца, идти
как ни в чем не бывало к игумену на обед.
И
хотя он отлично знал, что с каждым будущим словом все больше и нелепее будет прибавлять к сказанному уже вздору еще такого же, — но уж сдержать себя не мог и полетел
как с горы.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой,
как он, не развратный, который
хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Впрочем, ничему не помешал, только все две недели,
как жил болезненный мальчик, почти не глядел на него, даже замечать не
хотел и большею частью уходил из избы.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и
хотя понял, что это «юродивая»,
как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь не было.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь,
как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу
как дурак, тогда
как не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя
хочу!
А вторая эта жена, уже покойница, была из знатного, какого-то большого генеральского дома,
хотя, впрочем,
как мне достоверно известно, денег подполковнику тоже никаких не принесла.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что
хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне
как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Сидел я тогда дома, были сумерки, и только что
хотел выходить, оделся, причесался, платок надушил, фуражку взял,
как вдруг отворяется дверь и — предо мною, у меня на квартире, Катерина Ивановна.
Потрясенная старуха Кате обрадовалась,
как родной дочери,
как звезде спасения, накинулась на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, но это в будущем, а пока теперь, прямо в руки, — восемьдесят тысяч, вот тебе, мол, приданое, делай с ним что
хочешь.
— Брат, постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених?
Как же ты
хочешь порвать, если она, невеста, не
хочет?
На пакете же написано: «Ангелу моему Грушеньке, коли
захочет прийти»; сам нацарапал, в тишине и в тайне, и никто-то не знает, что у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит,
как в себя самого.
Надо прибавить, что не только в честности его он был уверен, но почему-то даже и любил его,
хотя малый и на него глядел так же косо,
как и на других, и все молчал.
— Вы переждите, Григорий Васильевич,
хотя бы самое даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому что я всего не окончил. Потому в самое то время,
как я Богом стану немедленно проклят-с, в самый, тот самый высший момент-с, я уже стал все равно
как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется, — так ли хоть это-с?
— Рассудите сами, Григорий Васильевич, — ровно и степенно, сознавая победу, но
как бы и великодушничая с разбитым противником, продолжал Смердяков, — рассудите сами, Григорий Васильевич: ведь сказано же в Писании, что коли имеете веру
хотя бы на самое малое даже зерно и притом скажете сей горе, чтобы съехала в море, то и съедет, нимало не медля, по первому же вашему приказанию.
— Видишь, я вот знаю, что он и меня терпеть не может, равно
как и всех, и тебя точно так же,
хотя тебе и кажется, что он тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из дому сору не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко всему и черт с ним, по правде-то, так стоит ли об нем говорить?
— Нет, нет, нет, я тебе верю, а вот что: сходи ты к Грушеньке сам аль повидай ее
как; расспроси ты ее скорей,
как можно скорей, угадай ты сам своим глазом: к кому она
хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что? Можешь аль не можешь?
— А
хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня,
как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Мне вот что от вас нужно: мне надо знать ваше собственное, личное последнее впечатление о нем, мне нужно, чтобы вы мне рассказали в самом прямом, неприкрашенном, в грубом даже (о, во сколько
хотите грубом!) виде —
как вы сами смотрите на него сейчас и на его положение после вашей с ним встречи сегодня?
Нет, он не
хочет верить, что я ему самый верный друг, не
захотел узнать меня, он смотрит на меня только
как на женщину.
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я
захотела узнать ее, увидать ее, я
хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она,
как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
— Да разве я вас тем устыдить
хотела? — промолвила несколько удивленно Катерина Ивановна, — ах, милая,
как вы меня дурно понимаете!
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания,
как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны,
хотя, конечно, того быть не могло.
Он только что теперь обратил внимание,
хотя Алеша рассказал все давеча зараз, и обиду и крик Катерины Ивановны: «Ваш брат подлец!» — Да, в самом деле, может быть, я и рассказал Грушеньке о том «роковом дне»,
как говорит Катя.
Вот против этих-то братских «исповедей» и восставали противники старчества, говоря, что это профанация исповеди
как таинства, почти кощунство,
хотя тут было совсем иное.
Но
как я вам скажу то, что я так
хочу вам сказать?
Говорил он о многом, казалось,
хотел бы все сказать, все высказать еще раз, пред смертною минутой, изо всего недосказанного в жизни, и не поучения лишь одного ради, а
как бы жаждая поделиться радостью и восторгом своим со всеми и вся, излиться еще раз в жизни сердцем своим…