Неточные совпадения
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который,
как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти
тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно
как бы канули для нее в воду.
Так
как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с
тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так
как он принужден был все это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться.
И во-первых, люди специальные и компетентные утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и ста лет, тогда
как на всем православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже за
тысячу лет.
Было, однако, странно; их по-настоящему должны бы были ждать и, может быть, с некоторым даже почетом: один недавно еще
тысячу рублей пожертвовал, а другой был богатейшим помещиком и образованнейшим, так сказать, человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота,
какой мог принять процесс.
А Дмитрий Федорович хочет эту крепость золотым ключом отпереть, для чего он теперь надо мной и куражится, хочет с меня денег сорвать, а пока уж
тысячи на эту обольстительницу просорил; на то и деньги занимает беспрерывно, и, между прочим, у кого,
как вы думаете?
Вот к этому-то времени
как раз отец мне шесть
тысяч прислал, после того
как я послал ему форменное отречение от всех и вся, то есть мы, дескать, «в расчете», и требовать больше ничего не буду.
Потрясенная старуха Кате обрадовалась,
как родной дочери,
как звезде спасения, накинулась на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, но это в будущем, а пока теперь, прямо в руки, — восемьдесят
тысяч, вот тебе, мол, приданое, делай с ним что хочешь.
Ну вот вдруг я тогда и получаю по почте четыре
тысячи пятьсот рублей; разумеется, недоумеваю и удивлен
как бессловесный.
А тогда вдруг
как нарочно у меня в кармане, у нищего, очутились три
тысячи.
Как раз пред тем,
как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для чего, не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по почте послать три
тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и не знали.
Он тогда не послал ваши деньги, а растратил, потому что удержаться не мог,
как животное», — но все-таки ты мог бы прибавить: «Зато он не вор, вот ваши три
тысячи, посылает обратно, пошлите сами Агафье Ивановне, а сам велел кланяться».
— А что ты думаешь, застрелюсь,
как не достану трех
тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь. Не в силах теперь, потом, может быть, а теперь я к Грушеньке пойду… Пропадай мое сало!
Но и этого еще мало, я еще больше тебе могу привесть: я знаю, что у него уж дней пять
как вынуты три
тысячи рублей, разменены в сотенные кредитки и упакованы в большой пакет под пятью печатями, а сверху красною тесемочкой накрест перевязаны.
А однако, передать ей поручение было видимо теперь тяжелее, чем давеча: дело о трех
тысячах было решено окончательно, и брат Дмитрий, почувствовав теперь себя бесчестным и уже безо всякой надежды, конечно, не остановится более и ни пред
каким падением.
Меня всю неделю мучила страшная забота:
как бы сделать, чтоб он не постыдился предо мной этой растраты трех
тысяч?
— Напротив, вы поступили
как ангел,
как ангел, я это
тысячи тысяч раз повторить готова.
Ну вот живет генерал в своем поместье в две
тысячи душ, чванится, третирует мелких соседей
как приживальщиков и шутов своих.
Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится
как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы
тысячи лет назад.
На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится,
как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на
тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись
тысячу лет со своей башней!
Иль тебе дороги лишь десятки
тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные,
как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных?
— Эти самые три тысячи-с они к тому же считают
как бы за свои собственные и так сами мне объяснили: «Мне, говорят, родитель остается еще три
тысячи ровно должен».
А помри ваш родитель теперь, пока еще этого нет ничего-с, то всякому из вас по сорока
тысяч верных придется тотчас-с, даже и Дмитрию Федоровичу, которого они так ненавидят-с, так
как завещания у них ведь не сделано-с…
Золото человек, я ему сейчас двадцать
тысяч вручу без расписки на сохранение, а смотреть ничего не умеет,
как бы и не человек вовсе, ворона обманет.
Эти я три
тысячи ровно
как нашел, скоро ли покупщика достанешь, а деньги до зарезу нужны.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де
тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так
как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти
тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только
тысячи…
Вы ни в
каком случае проиграть ведь не можете, в этом честью, честью клянусь, а совсем напротив, можете нажить
тысяч шесть или семь вместо трех…
Вы бы мне эти три
тысячи выдали… так
как кто же против вас капиталист в этом городишке… и тем спасли бы меня от… одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего дела, для возвышеннейшего дела, можно сказать… ибо питаю благороднейшие чувства к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески.
Но таким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре часа до некоторого приключения, о котором будет мною говорено ниже, у Мити не было ни копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда
как вдруг, через три часа, оказались в руках его
тысячи…
Что же касается собственно до «плана», то было все то же самое, что и прежде, то есть предложение прав своих на Чермашню, но уже не с коммерческою целью,
как вчера Самсонову, не прельщая эту даму,
как вчера Самсонова, возможностью стяпать вместо трех
тысяч куш вдвое,
тысяч в шесть или семь, а просто
как благородную гарантию за долг.
— А вы завтра,
как солнце взлетит, вечно юный-то Феб
как взлетит, хваля и славя Бога, вы завтра пойдите к ней, Хохлаковой-то, и спросите у ней сами: отсыпала она мне три
тысячи али нет? Справьтесь-ка.
—
Как ни в чем? Это с такими-то
тысячами, да ни в чем?
— Рубли-то вот
как, пане: пятьсот рублей сию минуту тебе на извозчика и в задаток, а две
тысячи пятьсот завтра в городе — честью клянусь, будут, достану из-под земли! — крикнул Митя.
—
Какое трех! Больше, больше, — вскинулся Митя, — больше шести, больше десяти может быть. Я всем говорил, всем кричал! Но я решился, уж так и быть, помириться на трех
тысячах. Мне до зарезу нужны были эти три
тысячи… так что тот пакет с тремя
тысячами, который, я знал, у него под подушкой, приготовленный для Грушеньки, я считал решительно
как бы у меня украденным, вот что, господа, считал своим, все равно
как моею собственностью…
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете, куда,
как и почему я пошел и поехал. Пошел я, господа, третьего дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у него три
тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходил к Хохлаковой за тремя
тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг
тысячи появились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что
как не скажет, откуда взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капельку помолчали.
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три
тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и
как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех
тысяч, то есть полторы
тысячи, а другую половину удержал на себе.
— Позвольте,
как же это, ведь вы прокутили тогда здесь месяц назад три
тысячи, а не полторы, все это знают?
— Правда, говорил, всему городу говорил, и весь город говорил, и все так считали, и здесь, в Мокром, так же все считали, что три
тысячи. Только все-таки я прокутил не три, а полторы
тысячи, а другие полторы зашил в ладонку; вот
как дело было, господа, вот откуда эти вчерашние деньги…
— Но что же, — раздражительно усмехнулся прокурор, — что именно в том позорного, что уже от взятых зазорно, или, если сами желаете, то и позорно, трех
тысяч вы отделили половину по своему усмотрению? Важнее то, что вы три
тысячи присвоили, а не то,
как с ними распорядились. Кстати, почему вы именно так распорядились, то есть отделили эту половину? Для чего, для
какой цели так сделали, можете это нам объяснить?
И вот я ехидно отсчитываю половину от трех
тысяч и зашиваю иглой хладнокровно, зашиваю с расчетом, еще до пьянства зашиваю, а потом,
как уж зашил, на остальную половину еду пьянствовать!
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти целого месяца, не пойти и не отдать эти полторы
тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного,
как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец, хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
В существенном же явилось одно показание панов, возбудившее необыкновенное любопытство следователей: это именно о том,
как подкупал Митя, в той комнатке, пана Муссяловича и предлагал ему три
тысячи отступного с тем, что семьсот рублей в руки, а остальные две
тысячи триста «завтра же утром в городе», причем клялся честным словом, объявляя, что здесь, в Мокром, с ним и нет пока таких денег, а что деньги в городе.
Прокурор так и впился в показание: оказывалось для следствия ясным (
как и впрямь потом вывели), что половина или часть трех
тысяч, доставшихся в руки Мите, действительно могла оставаться где-нибудь припрятанною в городе, а пожалуй так даже где-нибудь и тут в Мокром, так что выяснялось таким образом и то щекотливое для следствия обстоятельство, что у Мити нашли в руках всего только восемьсот рублей — обстоятельство, бывшее до сих пор хотя единственным и довольно ничтожным, но все же некоторым свидетельством в пользу Мити.
На прямой вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так
как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, — Максимов самым решительным образом ответил, что денег было «двадцать тысяч-с».
На вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что не знает, сколько их было, но слышала,
как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три
тысячи.
На настойчивый вопрос прокурора: о
каких деньгах говорил, что украл у Катерины Ивановны, — о вчерашних или о тех трех
тысячах, которые были истрачены здесь месяц назад, — объявила, что говорил о тех, которые были месяц назад, и что она так его поняла.
Как же не в аффекте — пришел и кричит: денег, денег, три
тысячи, давайте три
тысячи, а потом пошел и вдруг убил.
Три недели назад меня дразнить вздумал: «Ты вот, говорит, влопался
как дурак из-за трех
тысяч, а я полтораста их тяпну, на вдовице одной женюсь и каменный дом в Петербурге куплю».
— Он, он выдумал, он настаивает! Он ко мне все не ходил и вдруг пришел неделю назад и прямо с этого начал. Страшно настаивает. Не просит, а велит. В послушании не сомневается, хотя я ему все мое сердце,
как тебе, вывернул и про гимн говорил. Он мне рассказал,
как и устроит, все сведения собрал, но это потом. До истерики хочет. Главное деньги: десять
тысяч, говорит, тебе на побег, а двадцать
тысяч на Америку, а на десять
тысяч, говорит, мы великолепный побег устроим.
—
Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь страх во мне говорил-с, да и вы могли осердиться. Я, конечно, опасаться мог, чтобы Дмитрий Федорович не сделали
какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так
как их все равно что за свои почитали, а вот кто же знал, что таким убивством кончится? Думал, они просто только похитят эти три
тысячи рублей, что у барина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а они вот убили-с. Где же и вам угадать было, сударь?