Неточные совпадения
Федор Павлович мигом завел
в доме целый гарем и самое забубенное пьянство, а
в антрактах ездил чуть не по всей губернии и слезно жаловался всем и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно
было сообщать супругу о своей брачной жизни.
Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а
дом свой обратил
в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этого
дома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то, может
быть, на ребенке некому
было бы переменить рубашонку.
Он долго потом рассказывал,
в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него
есть где-то
в доме маленький сын.
Петр Александрович повел дело горячо и даже назначен
был (купно с Федором Павловичем)
в опекуны ребенку, потому что все же после матери оставалось именьице —
дом и поместье.
Софья Ивановна
была из «сироток», безродная с детства, дочь какого-то темного дьякона, взросшая
в богатом
доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы генерала Ворохова.
Вообще судя, странно
было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился
в такой безобразный
дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег ни за что и ни
в каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
Флигель этот стоял на дворе,
был обширен и прочен;
в нем же определил Федор Павлович
быть и кухне, хотя кухня
была и
в доме: не любил он кухонного запаха, и кушанье приносили через двор зимой и летом.
Вот и случилось, что однажды (давненько это
было),
в одну сентябрьскую светлую и теплую ночь,
в полнолуние, весьма уже по-нашему поздно, одна хмельная ватага разгулявшихся наших господ, молодцов пять или шесть, возвращалась из клуба «задами» по
домам.
Он слишком хорошо понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано
было «
в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно
в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла
в доме и все опять-таки для красы; и все
в том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
Стол же
был, по всегдашнему обыкновению, накрыт
в зале, хотя
в доме находилась и настоящая столовая.
Эта зала
была самая большая
в доме комната, с какою-то старинною претензией меблированная.
Тем временем Иван и Григорий подняли старика и усадили
в кресла. Лицо его
было окровавлено, но сам он
был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь
в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
— Нельзя наверно угадать. Ничем, может
быть: расплывется дело. Эта женщина — зверь. Во всяком случае, старика надо
в доме держать, а Дмитрия
в дом не пускать.
Одна из них приходилась, впрочем, теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это
была та бессловесная особа
в доме ее отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она приехала к ним туда из института.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня
было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно,
в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и
в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить,
в их собственном
доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Хотя госпожа Хохлакова проживала большею частию
в другой губернии, где имела поместье, или
в Москве, где имела собственный
дом, но и
в нашем городке у нее
был свой
дом, доставшийся от отцов и дедов.
— Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика
будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь
была так больна,
в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего не может понять. Как только вы подошли к
дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда
в свою прежнюю комнату перевезть…
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего,
в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно,
был нездоров и, судя по горящим глазам,
в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «
Дома, дескать, теперь не достанешь».
«Пусть благодетель мой умрет без меня, но по крайней мере я не
буду укорять себя всю жизнь, что, может
быть, мог бы что спасти и не спас, прошел мимо, торопился
в свой
дом.
Впоследствии начались
в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с братом Дмитрием, пошли хлопоты — говорили они и об этом, но хотя Смердяков вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя
было добиться, чего самому-то ему тут желается.
Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то
есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса
дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам,
в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая
в темные окна и ничего
в них не видя, кроме ночи.
Вошел
было в станционный
дом, огляделся кругом, взглянул
было на смотрительшу и вдруг вышел обратно на крыльцо.
Был он старше меня годов на восемь, характера вспыльчивого и раздражительного, но добрый, не насмешливый и странно как молчаливый, особенно
в своем
доме, со мной, с матерью и с прислугой.
Главное же
в том заключалось, что, как узнал я тогда же,
был этот молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз
в ихнем
доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
Был он
в городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек
был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский
дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом по смерти его и обнаружилось.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал
в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче
было, ибо начал я еще
дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Было им совершено великое и страшное преступление, четырнадцать лет пред тем, над одною богатою госпожой, молодою и прекрасною собой, вдовой помещицей, имевшею
в городе нашем для приезда собственный
дом.
И вот что же случилось: все пришли
в удивление и
в ужас, и никто не захотел поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как от больного, а несколько дней спустя уже совсем решено
было во всех
домах и приговорено, что несчастный человек помешался.
Дом же Морозовой
был большой, каменный, двухэтажный, старый и очень неприглядный на вид;
в нем проживала уединенно сама хозяйка, старая женщина, с двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми девицами.
И дети, и приказчики теснились
в своих помещениях, но верх
дома занимал старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая
в определенные часы и
в неопределенные зовы его должна
была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что
было силы
в дом Морозовой. Это именно
было то время, когда Грушенька укатила
в Мокрое, прошло не более четверти часа после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной,
в кухне, когда вдруг вбежал «капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
Тут вблизи
в саду стояла банька, но с забора видны
были и освещенные окна
дома.
Выходная дверь из
дома в сад
в левой стороне фасада
была заперта, и он это нарочно и тщательно высмотрел проходя.
Может
быть, угрызение совести кольнуло его за то, что он спит, а
дом без сторожа «
в такое опасное время».
Ровно десять минут спустя Дмитрий Федорович вошел к тому молодому чиновнику, Петру Ильичу Перхотину, которому давеча заложил пистолеты.
Было уже половина девятого, и Петр Ильич, напившись
дома чаю, только что облекся снова
в сюртук, чтоб отправиться
в трактир «Столичный город» поиграть на биллиарде. Митя захватил его на выходе. Тот, увидев его и его запачканное кровью лицо, так и вскрикнул...
На этом пункте Петр Ильич настаивал обстоятельно и хотя
в результате твердо ничего не узнал, но все же вынес почти убеждение, что никуда Дмитрий Федорович и бегать не мог, как
в дом родителя, и что, стало
быть, там непременно должно
было нечто произойти.
Казалось бы, что всего прямее и ближе
было бы ему теперь отправиться
в дом Федора Павловича узнать, не случилось ли там чего, а если случилось, то что именно, и, уже убедившись неоспоримо, тогда только идти к исправнику, как твердо уже положил Петр Ильич.
Тут, конечно, прямо представляется, что
в решении молодого человека идти ночью, почти
в одиннадцать часов,
в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может
быть, с постели, с тем чтобы задать ей удивительный по своей обстановке вопрос, заключалось, может
быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу.
Было ровно одиннадцать часов, когда он вступил
в дом госпожи Хохлаковой.
Мне очень лестно бы
было вас принимать и впредь
в моем
доме.
Девицы
были уже взрослые и окончившие свое воспитание, наружности не неприятной, веселого нрава и, хотя все знали, что за ними ничего не дадут, все-таки привлекавшие
в дом дедушки нашу светскую молодежь.
Петр Ильич, войдя к исправнику,
был просто ошеломлен: он вдруг увидал, что там всё уже знают. Действительно, карты бросили, все стояли и рассуждали, и даже Николай Парфенович прибежал от барышень и имел самый боевой и стремительный вид. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что старик Федор Павлович действительно и
в самом деле убит
в этот вечер
в своем
доме, убит и ограблен. Узналось же это только сейчас пред тем следующим образом.
Караулить
дом Коля не боялся, с ним к тому же
был Перезвон, которому повелено
было лежать ничком
в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил
в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Разумеется, Красоткин мог бы их занять интереснее, то
есть поставить обоих рядом и начать с ними играть
в солдаты или прятаться по всему
дому.
Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже
в классе у них разнеслось
было раз, что Красоткин у себя
дома играет с маленькими жильцами своими
в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно
было бы позорно играть «
в наш век»
в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а
в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета.
У него
дома,
в углу на стене, еще с прошлого года
была сделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждые два месяца он с волнением подходил опять мериться: на сколько успел вырасти?
Алеша не заходил уже дня четыре и, войдя
в дом, поспешил
было прямо пройти к Лизе, ибо у ней и
было его дело, так как Лиза еще вчера прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней прийти «по очень важному обстоятельству», что, по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
Только вдруг я лежу, как вот теперь пред вами, и думаю:
будет или не
будет благородно, если я Михаила Ивановича вдруг прогоню за то, что неприлично кричит у меня
в доме на моего гостя?
Что же до Алеши, то исправник очень любил его и давно уже
был с ним знаком, а Ракитин, повадившийся впоследствии приходить очень часто к заключенному,
был одним из самых близких знакомых «исправничьих барышень», как он называл их, и ежедневно терся
в их
доме.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо
дома,
в котором квартировала Катерина Ивановна.
В окнах
был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может
быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека,
в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало
быть, выходил уже от Катерины Ивановны.