Неточные совпадения
Она как-то вдруг умерла, где-то на чердаке, по одним сказаниям —
от тифа, а по
другим — будто бы с голоду.
В детстве и юности он был мало экспансивен и даже мало разговорчив, но не
от недоверия, не
от робости или угрюмой нелюдимости, вовсе даже напротив, а
от чего-то
другого,
от какой-то как бы внутренней заботы, собственно личной, до
других не касавшейся, но столь для него важной, что он из-за нее как бы забывал
других.
Рассказывают, например, что однажды, в древнейшие времена христианства, один таковой послушник, не исполнив некоего послушания, возложенного на него его старцем, ушел
от него из монастыря и пришел в
другую страну, из Сирии в Египет.
Но думал Алеша и
другое: столь малое любопытство и участие к нему, может быть, происходило у Ивана и
от чего-нибудь совершенно Алеше неизвестного.
Было, однако, странно; их по-настоящему должны бы были ждать и, может быть, с некоторым даже почетом: один недавно еще тысячу рублей пожертвовал, а
другой был богатейшим помещиком и образованнейшим, так сказать, человеком,
от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой мог принять процесс.
Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты;
другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а с иными разговаривал. Кликушу он уже знал, ее привели не издалека, из деревни всего верст за шесть
от монастыря, да и прежде ее водили к нему.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и
от других причин. Но если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все
от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем
другое на уме. Позволь, однако: кто бы тебе мог такие подробности сообщить, и
от кого бы ты мог о них слышать. Ты не мог ведь быть у Катерины Ивановны лично, когда он про тебя говорил?
О последнем обстоятельстве Алеша узнал, и уж конечно совсем случайно,
от своего
друга Ракитина, которому решительно все в их городишке было известно, и, узнав, позабыл, разумеется, тотчас.
Слушай: если два существа вдруг отрываются
от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к
другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если
друг, если брат?
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя
от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей силы ударил Григория. Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в дверь. Смердяков оставался в зале, на
другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь к Федору Павловичу.
Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом хочет и меня
от Грушки уберечь (будто бы я ему денег оставлю, если на Грушке не женюсь!), а с
другой стороны, если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе возьмет, вот у него расчет какой!
Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я тебе на сегодня велел приходить: хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то, если б ему тысячку, ну
другую, я бы теперь отсчитал, согласился ли бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже
от нее совсем отказаться, а?
Хотя госпожа Хохлакова проживала большею частию в
другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела собственный дом, но и в нашем городке у нее был свой дом, доставшийся
от отцов и дедов.
— Ах, Lise, не кричи, главное — ты не кричи. У меня
от этого крику… Что ж делать, коли ты сама корпию в
другое место засунула… Я искала, искала… Я подозреваю, что ты это нарочно сделала.
— Это ничего, ничего! — с плачем продолжала она, — это
от расстройства,
от сегодняшней ночи, но подле таких двух
друзей, как вы и брат ваш, я еще чувствую себя крепкою… потому что знаю… вы оба меня никогда не оставите…
Обрадовался я случаю отвлечь его
от мыслей темных, и стали мы мечтать с ним, как мы в
другой город переедем, лошадку свою купим да тележку.
Кончил он опять со своим давешним злым и юродливым вывертом. Алеша почувствовал, однако, что ему уж он доверяет и что будь на его месте
другой, то с
другим этот человек не стал бы так «разговаривать» и не сообщил бы ему того, что сейчас ему сообщил. Это ободрило Алешу, у которого душа дрожала
от слез.
— Достанет, достанет! — воскликнул Алеша, — Катерина Ивановна вам пришлет еще, сколько угодно, и знаете ли, у меня тоже есть деньги, возьмите сколько вам надо, как
от брата, как
от друга, потом отдадите…
Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят
от людей: совсем будто
другое существо и с
другою природой.
Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих,
другие, непокорные, но малосильные, истребят
друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас
от себя самих».
Похоже было на то, как вчера ушел
от Алеши брат Дмитрий, хотя вчера было совсем в
другом роде.
С
другой стороны, не раз охватывала в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость,
от которой он — он это чувствовал — даже как бы терял вдруг физические силы.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к
друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и
от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и
от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
«Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, — смеется мне всякий в глаза, — ну разве я могу быть за вас, например, виноват?» — «Да где, — отвечаю им, — вам это и познать, когда весь мир давно уже на
другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и
от других такой же лжи требуем.
Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий
от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам
от людей отталкивается и сам людей
от себя отталкивает.
Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один
от другого.
Но озарила меня тогда вдруг мысль моего милого брата, которую слышал
от него в детстве моем: «Стою ли я того и весь-то, чтобы мне
другой служил, а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?» И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли, воочию ясные, поздно появляются в уме нашем.
«И почему бы сие могло случиться, — говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, — тело имел невеликое, сухое, к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?» — «Значит, нарочно хотел Бог указать», — поспешно прибавляли
другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас же, ибо опять-таки указывали, что если б и быть духу естественно, как
от всякого усопшего грешного, то все же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью, по крайности чрез сутки бы, а «этот естество предупредил», стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его.
Могло все это происходить косвенно и как бы бессознательно даже
от тайных мук его совести за воровски присвоенные им деньги Катерины Ивановны: «Пред одной подлец и пред
другой тотчас же выйду опять подлец, — думал он тогда, как сам потом признавался, — да Грушенька коли узнает, так и сама не захочет такого подлеца».
Главное то было нестерпимо обидно, что вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом, столько пожертвовав, столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, «
от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит как ни в чем не бывало, точно с
другой планеты».
Другой подличает из-за чего-нибудь, чтобы выгоду получить, а он просто, он
от натуры…
— Я его там на пол положил! — возвестил он, тотчас же возвратившись и задыхаясь
от волнения, — дерется, каналья, небось не придет оттуда!.. — Он запер одну половинку двери и, держа настежь
другую, воскликнул к маленькому пану...
А между тем дело было гораздо проще и произошло крайне естественно: у супруги Ипполита Кирилловича
другой день как болели зубы, и ему надо же было куда-нибудь убежать
от ее стонов; врач же уже по существу своему не мог быть вечером нигде иначе как за картами.
— А не заметили ли вы, — начал вдруг прокурор, как будто и внимания не обратив на волнение Мити, — не заметили ли вы, когда отбегали
от окна: была ли дверь в сад, находящаяся в
другом конце флигеля, отперта или нет?
На
другой день прихожу к ней и приношу эту половину: «Катя, возьми
от меня, мерзавца и легкомысленного подлеца, эту половину, потому что половину я прокутил, прокучу, стало быть, и эту, так чтобы
от греха долой!» Ну как в таком случае?
Но идти к ней, объявить ей мою измену и на эту же измену, для исполнения же этой измены, для предстоящих расходов на эту измену, у ней же, у Кати же, просить денег (просить, слышите, просить!) и тотчас
от нее же убежать с
другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, — помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор!
На что Грушенька объявила, что слышала и при людях, слышала, как и с
другими говорил, слышала и наедине
от него самого.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в
другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (той самой, ближайшей
от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции,
другие по соседству — всего молодого народа
от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Он поклялся на коленях пред образом и поклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик,
от «чувств», и мать и сын во весь тот день бросались
друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
Дети озабоченно переглянулись
друг с
другом, осклабившиеся лица их стали выражать беспокойство. Они, впрочем, еще не понимали вполне, чего
от них добиваются.
В одной газете даже сказано было, что он
от страху после преступления брата посхимился и затворился; в
другой это опровергали и писали, напротив, что он вместе со старцем своим Зосимой взломали монастырский ящик и «утекли из монастыря».
— Да, он бранит, но ведь он всех бранит. Но за что вы ему отказали — я и
от него не слыхал. Да и вообще я очень редко с ним встречаюсь. Мы не
друзья.
И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а
другое мне страшно теперь: чтобы не отошел
от меня воскресший человек!
Вдруг он бросил звонок, плюнул, повернул назад и быстро пошел опять совсем на
другой, противоположный конец города, версты за две
от своей квартиры, в один крошечный, скосившийся бревенчатый домик, в котором квартировала Марья Кондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича, приходившая к Федору Павловичу на кухню за супом и которой Смердяков пел тогда свои песни и играл на гитаре.
Возвращаясь тогда
от него, он был страшно грустен и смущен: ему вдруг начало чувствоваться, что он хочет побега не для того только, чтобы пожертвовать на это тридцать тысяч и заживить царапину, а и почему-то
другому.
— Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы за потерянные эти три тысячи, возвратясь, вопля не подымете, если бы почему-нибудь меня вместо Дмитрия Федоровича начальство заподозрило али с Дмитрием Федоровичем в товарищах; напротив,
от других защитили бы… А наследство получив, так и потом когда могли меня наградить, во всю следующую жизнь, потому что все же вы через меня наследство это получить изволили, а то, женимшись на Аграфене Александровне, вышел бы вам один только шиш.
Но Иван Федорович, выйдя
от него, благоразумного совета не исполнил и лечь лечиться пренебрег: «Хожу ведь, силы есть пока, свалюсь — дело
другое, тогда пусть лечит кто хочет», — решил он, махнув рукой.
Но,
друг мой, ведь не я же один таков, у нас там все теперь помутились, и всё
от ваших наук.