— Правда, говорил, всему
городу говорил, и весь город говорил, и все так считали, и здесь, в Мокром, так же все считали, что три тысячи. Только все-таки я прокутил не три, а полторы тысячи, а другие полторы зашил в ладонку; вот как дело было, господа, вот откуда эти вчерашние деньги…
Неточные совпадения
«Она сама, низкая, виновата», —
говорил он утвердительно, а обидчиком был не кто иной, как «Карп с винтом» (так назывался один известный тогда
городу страшный арестант, к тому времени бежавший из губернского острога и в нашем
городе тайком проживавший).
— Слышала, знаю, о, как я желаю с вами
говорить! С вами или с кем-нибудь обо всем этом. Нет, с вами, с вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь
город возбужден, все в ожидании. Но теперь… знаете ли, что у нас теперь сидит Катерина Ивановна?
— «Папа,
говорит, я разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью, меня царь наградит, я приеду, и тогда никто не посмеет…» Потом помолчал да и
говорит — губенки-то у него всё по-прежнему вздрагивают: «Папа,
говорит, какой это нехороший
город наш, папа!» — «Да,
говорю, Илюшечка, не очень-таки хорош наш
город».
— «Папа, переедем в другой
город, в хороший,
говорит,
город, где про нас и не знают».
У него все время, пока он тогда
говорил, голос был такой слабый, ослабленный, и
говорил он так скоро-скоро, все как-то хихикал таким смешком, или уже плакал… право, он плакал, до того он был в восхищении… и про дочерей своих
говорил… и про место, что ему в другом
городе дадут…
Даже в
городе много
говорили о его кончине.
И что же, не только супруга, но и все в
городе накинулись на меня и меня обвинили: «Это все вы», —
говорят.
Во всем
городе потом
говорили, что он тогда, укатив с Грушенькой в Мокрое, «просадил в одну ночь и следующий за тем день три тысячи разом и воротился с кутежа без гроша, в чем мать родила».
— Да сказывал Тимофей, все господа: из
города двое, кто таковы — не знаю, только сказывал Тимофей, двое из здешних господ, да тех двое, будто бы приезжих, а может, и еще кто есть, не спросил я его толково. В карты,
говорил, стали играть.
— Из
города эти, двое господ… Из Черней возвращались, да и остались. Один-то, молодой, надоть быть родственник господину Миусову, вот только как звать забыл… а другого, надо полагать, вы тоже знаете: помещик Максимов, на богомолье,
говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим молодым господина Миусова и ездит…
Митя заметил было сгоряча, что не
говорил, что наверно отдаст завтра в
городе, но пан Врублевский подтвердил показание, да и сам Митя, подумав с минуту, нахмуренно согласился, что, должно быть, так и было, как паны
говорят, что он был тогда разгорячен, а потому действительно мог так сказать.
Старик же ее, купец, лежал в это время уже страшно больной, «отходил», как
говорили в
городе, и действительно умер всего неделю спустя после суда над Митей.
Со злобным смешком
говорили потом во всем
городе, что рассказ, может быть, не совсем был точен, именно в том месте, где офицер отпустил от себя девицу «будто бы только с почтительным поклоном».
В тот вечер, когда было написано это письмо, напившись в трактире «Столичный
город», он, против обыкновения, был молчалив, не играл на биллиарде, сидел в стороне, ни с кем не
говорил и лишь согнал с места одного здешнего купеческого приказчика, но это уже почти бессознательно, по привычке к ссоре, без которой, войдя в трактир, он уже не мог обойтись.
Неточные совпадения
Говорили, что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию; что он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над
городом и сосет у сонных обывателей кровь.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что
город обезлюдел. «Кои померли, —
говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
— Слушаем, батюшка Петр Петрович! —
говорили проученные глуповцы; но про себя думали:"Господи! того гляди, опять
город спалит!"
Одни
говорили, что она не более как интриганка; которая с ведома мужа задумала овладеть Грустиловым, чтобы вытеснить из
города аптекаря Зальцфиша, делавшего Пфейферу сильную конкуренцию.
«Новая сия Иезавель, [По библейскому преданию, Иезавель, жена царя Израиля Ахава, навлекла своим греховным поведением гнев бога на израильский народ.] —
говорит об Аленке летописец, — навела на наш
город сухость».