Неточные совпадения
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам,
то молодому человеку
в первые его два года
в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это
время кормить и содержать себя
сам и
в то же
время учиться.
Он с
самого детства любил уходить
в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до
того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все
время пребывания его
в школе.
В самое же последнее
время он как-то обрюзг, как-то стал терять ровность, самоотчетность, впал даже
в какое-то легкомыслие, начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и все чаще и чаще напивался пьян, и если бы не все
тот же лакей Григорий, тоже порядочно к
тому времени состарившийся и смотревший за ним иногда вроде почти гувернера,
то, может быть, Федор Павлович и не прожил бы без особых хлопот.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он и
сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки
в споре с отцом за последнее
время,
то и принял вызов.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти
самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров,
то есть все же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя
в последние
времена столь расслабел, что и к народу едва появляется.
Но предрекаю, что
в ту даже
самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на
то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, —
в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все
время любившего и все
время таинственно руководившего.
Если что и охраняет общество даже
в наше
время и даже
самого преступника исправляет и
в другого человека перерождает,
то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся
в сознании собственной совести.
— Простите великодушно за
то, что заставил столько ждать. Но слуга Смердяков, посланный батюшкою, на настойчивый мой вопрос о
времени, ответил мне два раза
самым решительным тоном, что назначено
в час. Теперь я вдруг узнаю…
Это было именно
то самое время, когда он получил из Петербурга известие о смерти его первой супруги, Аделаиды Ивановны, и когда с крепом на шляпе пил и безобразничал так, что иных
в городе, даже из
самых беспутнейших, при взгляде на него коробило.
«Она
сама, низкая, виновата», — говорил он утвердительно, а обидчиком был не кто иной, как «Карп с винтом» (так назывался один известный тогда городу страшный арестант, к
тому времени бежавший из губернского острога и
в нашем городе тайком проживавший).
Он боялся ее с
самого того времени, как
в первый раз ее увидал.
Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край
той ризы,
в которую облекается Бог мой; пусть я иду
в то же
самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть.
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а лучше рассудите
сами, что раз я попал к мучителям рода христианского
в плен и требуют они от меня имя Божие проклясть и от святого крещения своего отказаться,
то я вполне уполномочен
в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не будет.
— Вы переждите, Григорий Васильевич, хотя бы
самое даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому что я всего не окончил. Потому
в самое то время, как я Богом стану немедленно проклят-с,
в самый,
тот самый высший момент-с, я уже стал все равно как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется, — так ли хоть это-с?
Опять-таки и
то взямши, что никто
в наше
время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с
самых даже высоких лиц до
самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы
в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и
то, может, где-нибудь там
в пустыне египетской
в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, —
то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие,
то неужели же всех сих остальных,
то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь
тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
А коли я именно
в тот же
самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а
та не давила,
то как же, скажите, я бы
в то время не усомнился, да еще
в такой страшный час смертного великого страха?
Алеша с
самого того времени, как он заговорил о его матери, мало-помалу стал изменяться
в лице.
Тем временем Иван и Григорий подняли старика и усадили
в кресла. Лицо его было окровавлено, но
сам он был
в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь
в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
—
То ли еще узрим,
то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до
времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много
в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти
сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Он проговорил это с
самым неприязненным чувством.
Тем временем встал с места и озабоченно посмотрел
в зеркало (может быть,
в сороковой раз с утра) на свой нос. Начал тоже прилаживать покрасивее на лбу свой красный платок.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость
в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны
самому, — замахал рукою старик. — Я его и без
того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а
то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все
время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
Пустые и непригодные к делу мысли, как и всегда во
время скучного ожидания, лезли ему
в голову: например, почему он, войдя теперь сюда, сел именно точь-в-точь на
то самое место, на котором вчера сидел, и почему не на другое?
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который
сам ел коренья
в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с
тем, чтобы
в то же
время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь
в насмешку, что никогда не
в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Дело
в том, что Иван Федорович действительно очень невзлюбил этого человека
в последнее
время и особенно
в самые последние дни.
Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если бы даже Аграфена Александровна уже пришла, и они бы с ней заперлись, а Дмитрий Федорович
тем временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я им тотчас о
том доложить, постучамши три раза, так что первый-то знак
в пять стуков означает: «Аграфена Александровна пришли», а второй знак
в три стука — «оченно, дескать, надоть»; так
сами по нескольку раз на примере меня учили и разъясняли.
Больной, однако,
в чувство не входил: припадки хоть и прекращались на
время, но зато возобновлялись опять, и все заключили, что произойдет
то же
самое, что и
в прошлом году, когда он тоже упал нечаянно с чердака.
Други и учители, слышал я не раз, а теперь
в последнее
время еще слышнее стало о
том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие
сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо,
то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
Библию же одну никогда почти
в то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу,
сам того не ведая, «на день и час, на месяц и год».
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал
в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с
самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего
сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во
время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил,
то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Если не отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же,
то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет
в свое
время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает, и пострадает, и осудит, и обвинит себя
сам, и правда будет восполнена.
Ибо зрит ясно и говорит себе уже
сам: «Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет
в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (
то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и
времени более не будет!
И очень было бы трудно объяснить почему: может быть, просто потому, что
сам, угнетенный всем безобразием и ужасом своей борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не мог для себя ничего страшнее и опаснее, по крайней мере
в то время.
Напротив, с сердцем высоким, с любовью чистою, полною самопожертвования, можно
в то же
время прятаться под столы, подкупать подлейших людей и уживаться с
самою скверною грязью шпионства и подслушивания.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им
самим объятия и поцелуи, если бы, например, он
в то же
время мог как-нибудь увериться, что это было «
в последний раз» и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что
сам он увезет ее куда-нибудь
в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
— Оставьте все, Дмитрий Федорович! —
самым решительным тоном перебила госпожа Хохлакова. — Оставьте, и особенно женщин. Ваша цель — прииски, а женщин туда незачем везти. Потом, когда вы возвратитесь
в богатстве и славе, вы найдете себе подругу сердца
в самом высшем обществе. Это будет девушка современная, с познаниями и без предрассудков. К
тому времени, как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина…
Сам же Дмитрий Федорович, как показывал он тоже потом, «был как бы тоже совсем не
в себе, но не пьян, а точно
в каком-то восторге, очень рассеян, а
в то же
время как будто и сосредоточен, точно об чем-то думал и добивался и решить не мог.
Как раз
в это лето,
в июле месяце, во
время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку
в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (
той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился
в Москву).
Таким образом, обе дамы были
в отлучке, служанка же
самой госпожи Красоткиной, баба Агафья, ушла на базар, и Коля очутился таким образом на
время хранителем и караульщиком «пузырей»,
то есть мальчика и девочки докторши, оставшихся одинешенькими.
А игра
в войну у молодых людей,
в рекреационное
время, или там
в разбойники — это ведь тоже зарождающееся искусство, зарождающаяся потребность искусства
в юной душе, и эти игры иногда даже сочиняются складнее, чем представления на театре, только
в том разница, что
в театр ездят смотреть актеров, а тут молодежь
сами актеры.
— Садитесь, Алексей Федорович, — проговорила Катерина Ивановна,
сама оставаясь стоя. Она изменилась мало за это
время, но темные глаза ее сверкали зловещим огнем. Алеша помнил потом, что она показалась ему чрезвычайно хороша собой
в ту минуту.
— Только одно, — сказал Алеша, прямо смотря ей
в лицо, — чтобы вы щадили себя и не показывали ничего на суде о
том… — он несколько замялся, — что было между вами… во
время самого первого вашего знакомства…
в том городе…
— И я тоже подумал тогда, минутку одну, что и на меня тоже рассчитываете, — насмешливо осклабился Смердяков, — так что
тем самым еще более тогда себя предо мной обличили, ибо если предчувствовали на меня и
в то же
самое время уезжали, значит, мне
тем самым точно как бы сказали: это ты можешь убить родителя, а я не препятствую.
«Ну так возвратили вы тогда эти сто рублей господину Карамазову или нет?» Трифон Борисович как ни вилял, но после допроса мужиков
в найденной сторублевой сознался, прибавив только, что Дмитрию Федоровичу тогда же свято все возвратил и вручил «по
самой честности, и что вот только оне
сами, будучи
в то время совсем пьяными-с, вряд ли это могут припомнить».
Знаю только, что потом, когда уже все успокоилось и все поняли,
в чем дело, судебному приставу таки досталось, хотя он и основательно объяснил начальству, что свидетель был все
время здоров, что его видел доктор, когда час пред
тем с ним сделалась легкая дурнота, но что до входа
в залу он все говорил связно, так что предвидеть было ничего невозможно; что он
сам, напротив, настаивал и непременно хотел дать показание.
В то же
время бросает взгляд на
ту же особу и старик, отец подсудимого, — совпадение удивительное и роковое, ибо оба сердца зажглись вдруг,
в одно
время, хотя прежде и
тот и другой знали же и встречали эту особу, — и зажглись эти оба сердца
самою безудержною,
самою карамазовскою страстью.
Эта мысль моя, формула моя — следующая: подавляющая совокупность фактов против подсудимого и
в то же
время ни одного факта, выдерживающего критику, если рассматривать его единично,
самого по себе!
Видите ли, об отворенной этой двери свидетельствует лишь одно лицо, бывшее, однако,
в то время в таком состоянии
само, что…
А сын, вломившийся к отцу, убивший его, но
в то же
время и не убивший, это уж даже и не роман, не поэма, это сфинкс, задающий загадки, которые и
сам, уж конечно, не разрешит.