Неточные совпадения
Он был
в то время даже очень красив собою, строен, средневысокого роста, темно-рус, с правильным, хотя несколько удлиненным овалом лица, с блестящими темно-серыми широко расставленными
глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный.
— Совсем неизвестно, с чего вы
в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по
глазам узнает, кто с чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы, такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже, вот что!
Что-то шаловливое светилось
в ее темных больших
глазах с длинными ресницами.
А старец уже заметил
в толпе два горящие, стремящиеся к нему взгляда изнуренной, на вид чахоточной, хотя и молодой еще крестьянки. Она глядела молча,
глаза просили о чем-то, но она как бы боялась приблизиться.
— Это я на него, на него! — указала она на Алешу, с детской досадой на себя за то, что не вытерпела и рассмеялась. Кто бы посмотрел на Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил бы
в его лице быструю краску,
в один миг залившую его щеки.
Глаза его сверкнули и потупились.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти
в сестры милосердия. Я закрываю
глаза, думаю и мечтаю, и
в эти минуты я чувствую
в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Иные, видевшие
в его
глазах что-то задумчивое и угрюмое, случалось, вдруг поражались внезапным смехом его, свидетельствовавшим о веселых и игривых мыслях, бывших
в нем именно
в то время, когда он смотрел с такою угрюмостью.
Святейший отец, верите ли: влюбил
в себя благороднейшую из девиц, хорошего дома, с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну с мечами на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он, на
глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
Алеша довел своего старца
в спаленку и усадил на кровать. Это была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью; кровать была узенькая, железная, а на ней вместо тюфяка один только войлок.
В уголку, у икон, стоял налой, а на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился на кровать
в бессилии;
глаза его блестели, и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу.
Затем буду опять его издавать и непременно
в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком, с маленьким даже лоском социализма, но держа ухо востро, то есть,
в сущности, держа нашим и вашим и отводя
глаза дуракам.
Да и недурна она вовсе была,
в русском вкусе — высокая, дебелая, полнотелая, с
глазами прекрасными, лицо, положим, грубоватое.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как она ко мне прошла, так что
в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные
глаза смотрят решительно, дерзко даже, но
в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
— Я ведь не знаю, не знаю… Может быть, не убью, а может, убью. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет своим лицом
в ту самую минуту. Ненавижу я его кадык, его нос, его
глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь. Вот и не удержусь…
Смердяков бросился за водой. Старика наконец раздели, снесли
в спальню и уложили
в постель. Голову обвязали ему мокрым полотенцем. Ослабев от коньяку, от сильных ощущений и от побоев, он мигом, только что коснулся подушки, завел
глаза и забылся. Иван Федорович и Алеша вернулись
в залу. Смердяков выносил черепки разбитой вазы, а Григорий стоял у стола, мрачно потупившись.
Алеша пошел
в спальню к отцу и просидел у его изголовья за ширмами около часа. Старик вдруг открыл
глаза и долго молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось
в его лице.
Но
в этих
глазах, равно как и
в очертании прелестных губ, было нечто такое, во что, конечно, можно было брату его влюбиться ужасно, но что, может быть, нельзя было долго любить.
Последние слова она произнесла
в слезах; слезы брызнули из ее
глаз.
Но чудеснейшие, обильнейшие темно-русые волосы, темные соболиные брови и прелестные серо-голубые
глаза с длинными ресницами заставили бы непременно самого равнодушного и рассеянного человека, даже где-нибудь
в толпе, на гулянье,
в давке, вдруг остановиться пред этим лицом и надолго запомнить его.
— А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. — Что-то сверкнуло вдруг
в ее
глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
— Я к игумену прошлого года во святую пятидесятницу восходил, а с тех пор и не был. Видел, у которого на персях сидит, под рясу прячется, токмо рожки выглядывают; у которого из кармана высматривает,
глаза быстрые, меня-то боится; у которого во чреве поселился,
в самом нечистом брюхе его, а у некоего так на шее висит, уцепился, так и носит, а его не видит.
— Да он левша, — ответил тотчас же другой мальчик, молодцеватый и здоровый, лет одиннадцати. Все остальные пять мальчиков уперлись
глазами в Алешу.
— То есть не то чтоб я таскалась за ним, попадалась ему поминутно на
глаза, мучила его — о нет, я уеду
в другой город, куда хотите, но я всю жизнь, всю жизнь мою буду следить за ним не уставая.
Она задыхалась. Она, может быть, гораздо достойнее, искуснее и натуральнее хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно. Много было молодой невыдержки, многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение
глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил все это, и
в сердце его шевельнулось сострадание. А тут как раз подбавил и брат Иван.
Вопрос о «недрах» задал он как бы весь дрожа, выпучив
глаза и подскочив к Алеше до того
в упор, что тот машинально сделал шаг назад.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего,
в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим
глазам,
в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь».
— Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь не буду же я подлецом?
В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не буду, не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими руками, — вы вот уговариваете меня принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то — не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?
Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Она торопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончилась обмороком, затем наступила «ужасная, страшная слабость, она легла, завела
глаза и стала бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Тетки уж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят
в ее комнате и ждут. Что-то будет, а она без памяти. А ну если горячка!»
— Давайте, Lise, я готов, только я сам не совсем готов; я иной раз очень нетерпелив, а
в другой раз и
глазу у меня нет. Вот у вас другое дело.
Мужик бьет ее, бьет с остервенением, бьет, наконец, не понимая, что делает,
в опьянении битья сечет больно, бесчисленно: «Хоть ты и не
в силах, а вези, умри, да вези!» Клячонка рвется, и вот он начинает сечь ее, беззащитную, по плачущим, по «кротким
глазам».
Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред
глазом, и долго, за делом или
в горячем разговоре, не замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не на своем месте, платок, упавший на пол, книгу, не убранную
в шкаф, и проч., и проч.
А старик и впрямь, видно, хотел ему что-то поскорей сообщить, для чего нарочно и вышел встретить его
в залу; услышав же такую любезность, остановился молча и с насмешливым видом проследил сынка
глазами на лестницу
в мезонин до тех пор, пока тот скрылся из виду.
Раскрыв
глаза, к изумлению своему, он вдруг почувствовал
в себе прилив какой-то необычайной энергии, быстро вскочил и быстро оделся, затем вытащил свой чемодан и, не медля, поспешно начал его укладывать.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь,
в Венецию? Не развалится твоя Венеция
в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка
в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а
глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо
в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо,
глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!
Расставили нас,
в двенадцати шагах друг от друга, ему первый выстрел — стою я пред ним веселый, прямо лицом к лицу,
глазом не смигну, любя на него гляжу, знаю, что сделаю.
Сам засверкал
глазами, губы запрыгали. Вдруг стукнул о стол кулаком, так что вещи на столе вспрыгнули, — такой мягкий человек,
в первый раз с ним случилось.
Алеша быстро отвел свои
глаза и опустил их
в землю, и уже по одному виду юноши отец Паисий догадался, какая
в минуту сию происходит
в нем сильная перемена.
Говорили, что ревнивый старик, помещая к Морозовой свою «фаворитку», имел первоначально
в виду зоркий
глаз старухи, чтобы наблюдать за поведением новой жилицы.
Именно она кого-то ждала, лежала как бы
в тоске и
в нетерпении, с несколько побледневшим лицом, с горячими губами и
глазами, кончиком правой ноги нетерпеливо постукивая по ручке дивана.
— А ведь, может, еще и не простила, — как-то грозно проговорила она, опустив
глаза в землю, как будто одна сама с собой говорила. — Может, еще только собирается сердце простить. Поборюсь еще с сердцем-то. Я, видишь, Алеша, слезы мои пятилетние страх полюбила… Я, может, только обиду мою и полюбила, а не его вовсе!
Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он
в той же одежде, как и вчера сидел с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое,
глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак
в Кане Галилейской…
Он же
в эти два дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько часов слетал по одному горячему делу вон из города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без
глаза над нею.
— Уверяю же вас, что вы ошибаетесь! —
в отчаянии ломал руки Митя. Мужик все гладил бороду и вдруг лукаво прищурил
глаза.
«Я ведь не знаю, не знаю, — сказал он тогда, — может, не убью, а может, убью. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет своим лицом
в ту самую минуту. Ненавижу я его кадык, его нос, его
глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь, вот и не удержусь…»
Испуганными, расширенными от страха зрачками
глаз впилась она
в него неподвижно.
— Петр Ильич, кажется, нарочно поскорей прогнал Мишу, потому что тот как стал пред гостем, выпуча
глаза на его кровавое лицо и окровавленные руки с пучком денег
в дрожавших пальцах, так и стоял, разиня рот от удивления и страха, и, вероятно, мало понял изо всего того, что ему наказывал Митя.
Пан смотрел пытливо, во все
глаза, так и впился взглядом
в лицо Мити.
— Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно… Нет, уж я вижу, — прибавила она, зорко вглядываясь
в его
глаза. — Хоть ты там и целуешься с мужиками и кричишь, а я что-то вижу. Нет, ты веселись, я весела, и ты веселись… Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел, сердечный.
И, нагнувшись над ним
в умилении, она поцеловала его лоб. Калганов
в один миг открыл
глаза, взглянул на нее, привстал и с самым озабоченным видом спросил: где Максимов?
— На распухшем от слез лице ее засветилась улыбка,
глаза сияли
в полутьме.