Неточные совпадения
Апостол Фома объявил, что не поверит, прежде чем не увидит, а когда увидел, сказал: «Господь мой и
Бог мой!» Чудо ли заставило
его уверовать?
Едва только
он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что бессмертие и
Бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю».
Точно так же если бы
он порешил, что бессмертия и
Бога нет, то сейчас бы пошел в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без
Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю).
Был
он молчалив и несколько неловок, но бывало, — впрочем не иначе как с кем-нибудь один на один, что
он вдруг станет ужасно разговорчив, порывист, смешлив, смеясь
бог знает иногда чему.
Все-то
они до сих пор уверены, что безбожник Дидерот к митрополиту Платону спорить о
Боге приходил…
Даже и нет никого дерзновеннее
их в царствии небесном: ты, Господи, даровал нам жизнь, говорят
они Богу, и только лишь мы узрели ее, как ты ее у нас и взял назад.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж
ему и быть, коль не у Господа и
Бога, только здесь-то, с нами-то
его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на
него лишь разочек, только один разочек на
него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к
нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать
его, как
он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как
он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я
его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы радуется, и на
них Господу
Богу указывает.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл? Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду
его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право,
Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от
Бога. Посетите меня, отец, — прибавил
он монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
Но есть из
них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в
Бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты.
Но и этого мало,
он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в
Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в
его положении.
— Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука
его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам
Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит
Бог пути ваши!
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву читай. И знай, сынок (старец любил
его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит
Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.
Детей
им Бог не дал, был один ребеночек, да и тот умер.
— Друг, друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много
ему бед! Не думай, что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат, почти только об этом и думаю, об этом униженном человеке, если только не вру. Дай
Бог мне теперь не врать и себя не хвалить. Потому мыслю об этом человеке, что я сам такой человек.
Пусть
им Бог, миленьким, здоровья пошлет.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул
он со страшным и искренним гневом на себя, — верь не верь, но вот как
Бог свят, и что Христос есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю, что я в миллион раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни, как у небесного ангела!
— Чуду промысла Божьего.
Богу известно мое сердце,
он видит все мое отчаяние.
Он всю эту картину видит. Неужели
он попустит совершиться ужасу? Алеша, я чуду верю, иди!
— А коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда
они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим
Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям.
Да и сам
Бог вседержитель с татарина если и будет спрашивать, когда тот помрет, то, полагаю, каким-нибудь самым малым наказанием (так как нельзя же совсем не наказать
его), рассудив, что ведь неповинен же
он в том, если от поганых родителей поганым на свет произошел.
Не может же Господь
Бог насильно взять татарина и говорить про
него, что и
он был христианином?
— Червонца стоит твое слово, ослица, и пришлю тебе
его сегодня же, но в остальном ты все-таки врешь, врешь и врешь; знай, дурак, что здесь мы все от легкомыслия лишь не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых, времени
Бог мало дал, всего во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда и выспаться, не только покаяться.
Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в тот же миг сказать сей горе: двинься и подави мучителя, то она бы двинулась и в тот же миг
его придавила, как таракана, и пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая и славя
Бога.
Ведь коли
Бог есть, существует, — ну, конечно, я тогда виноват и отвечу, а коли нет
его вовсе-то, так ли
их еще надо, твоих отцов-то?
— Жаль. Черт возьми, что б я после того сделал с тем, кто первый выдумал
Бога! Повесить
его мало на горькой осине.
— Да ведь
он же верует в
Бога.
Как
Бог положит, пусть так
оно и будет безо всяких между собой сговоров и обещаний.
В горячей молитве своей
он не просил
Бога разъяснить
ему смущение
его, а лишь жаждал радостного умиления, прежнего умиления, всегда посещавшего
его душу после хвалы и славы
Богу, в которых и состояла обыкновенно вся на сон грядущий молитва
его.
Греха своего не бойтесь, даже и сознав
его, лишь бы покаяние было, но условий с
Богом не делайте.
«Слава
Богу, что
он меня про Грушеньку не спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать».
Но
он не уедет. Lise, ради
Бога, не кричи!
Ради
Бога, не задерживай ни минуты Алексея Федоровича,
он сейчас к тебе вернется…
Ибо что
он тогда вынес, как вашему братцу руки целовал и кричал
ему: «Простите папочку, простите папочку», — то это только
Бог один знает да я-с.
Болтали мы долго, слава
Богу, думаю, развлек я
его, утешил.
«Папочка, говорит, папочка!» — «Илюша, — говорю
ему, — Илюшечка!» Никто-то нас тогда не видел-с,
Бог один видел, авось мне в формуляр занесет-с.
— А для
них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, — не быть тебе первому живу. Боюсь я
их очень-с, и кабы не боялся еще пуще того, то заявить бы должен на
них городскому начальству. Даже
бог знает что произвести могут-с.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со стариком, до того
он мне стал противен. Я от
него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще
бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
Видишь, голубчик, был один старый грешник в восемнадцатом столетии, который изрек, что если бы не было
Бога, то следовало бы
его выдумать, s’il n’existait pas Dieu il faudrait l’inventer.
Но вот, однако, что надо отметить: если
Бог есть и если
он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал
он ее по эвклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства.
Да и тебе советую об этом никогда не думать, друг Алеша, а пуще всего насчет
Бога: есть ли
он или нет?
Итак, принимаю
Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость
его, и цель
его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к
Богу» и которое есть само
Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
Я не
Бога не принимаю, пойми ты это, я мира,
им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять.
Хорош же твой
Бог, коль
его создал человек по образу своему и подобию.
Но ведь это всего только лошадь, лошадей и сам
Бог дал, чтоб
их сечь.
Не
Бога я не принимаю, Алеша, я только билет
ему почтительнейше возвращаю.
Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из
них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то «тех уже забывает
Бог» — выражение чрезвычайной глубины и силы.
Она умоляет, она не отходит, и когда
Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу
его мучителей, — то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора.
Кончается тем, что она вымаливает у
Бога остановку мук на всякий год от Великой Пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к
нему: «Прав ты, Господи, что так судил».