Неточные совпадения
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда
могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что
будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен,
а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства,
может быть, не произошло бы вовсе.
Ей,
может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства,
а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он
был только злой шут, и больше ничего.
Пока он докучал всем своими слезами и жалобами,
а дом свой обратил в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этого дома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то,
может быть, на ребенке некому
было бы переменить рубашонку.
Пить вино и развратничать он не любит,
а между тем старик и обойтись без него не
может, до того ужились!» Это
была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда как будто слушаться, хотя
был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот,
может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят,
а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не
будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения,
а пристроившему никакой тягости,
а,
может быть, напротив, почтут за удовольствие».
Скверно тем только, что русизм ужасный, француженок совсем еще нет,
а могли бы
быть, средства знатные.
А я тебя
буду ждать: ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не
могу же я это не чувствовать!..
Скажут,
может быть, что красные щеки не мешают ни фанатизму, ни мистицизму;
а мне так кажется, что Алеша
был даже больше, чем кто-нибудь, реалистом.
Вероятнее всего, что нет,
а уверовал он лишь единственно потому, что желал уверовать и,
может быть, уже веровал вполне, в тайнике существа своего, даже еще тогда, когда произносил: «Не поверю, пока не увижу».
Когда и кем насадилось оно и в нашем подгородном монастыре, не
могу сказать, но в нем уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима
был из них последним, но и он уже почти помирал от слабости и болезней,
а заменить его даже и не знали кем.
Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы
мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то
есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили,
а себя в себе не нашли.
И наконец лишь узнали, что этот святой страстотерпец нарушил послушание и ушел от своего старца,
а потому без разрешения старца не
мог быть и прощен, даже несмотря на свои великие подвиги.
Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию
может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то
есть к цепям,
а не к свободе.
Брат Иван и Миусов приедут из любопытства,
может быть самого грубого,
а отец его,
может быть, для какой-нибудь шутовской и актерской сцены.
Кроме Федора Павловича, остальные трое, кажется, никогда не видали никакого монастыря,
а Миусов так лет тридцать,
может быть, и в церкви не
был.
Было, однако, странно; их по-настоящему должны бы
были ждать и,
может быть, с некоторым даже почетом: один недавно еще тысячу рублей пожертвовал,
а другой
был богатейшим помещиком и образованнейшим, так сказать, человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой
мог принять процесс.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не
есть еще полное исцеление и
могло произойти и от других причин. Но если что и
было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, —
а то не во всякое время
могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите.
А между тем счастие, счастие — где оно? Кто
может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы
были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и,
может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось,
а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не
могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и
могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир,
а стало
быть, и все древнее языческое государство в церковь.
А впрочем, кто знает:
может быть, случилось бы тогда страшное дело — произошла бы,
может быть, потеря веры в отчаянном сердце преступника, и тогда что?
—
А может ли
быть он во мне решен? Решен в сторону положительную? — продолжал странно спрашивать Иван Федорович, все с какою-то необъяснимою улыбкой смотря на старца.
— На дуэль! — завопил опять старикашка, задыхаясь и брызгая с каждым словом слюной. —
А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что,
может быть, во всем вашем роде нет и не
было выше и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее!
А вы, Дмитрий Федорович, на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало
быть, сами присудили, что и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
— Слышите ли, слышите ли вы, монахи, отцеубийцу, — набросился Федор Павлович на отца Иосифа. — Вот ответ на ваше «стыдно»! Что стыдно? Эта «тварь», эта «скверного поведения женщина»,
может быть, святее вас самих, господа спасающиеся иеромонахи! Она,
может быть, в юности пала, заеденная средой, но она «возлюбила много»,
а возлюбившую много и Христос простил…
— Меня не
было, зато
был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия же Федоровича, то
есть, если хочешь, он не мне говорил,
а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и выйти не
мог все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
— Ну не говорил ли я, — восторженно крикнул Федор Павлович, — что это фон Зон! Что это настоящий воскресший из мертвых фон Зон! Да как ты вырвался оттуда? Что ты там нафонзонил такого и как ты-то
мог от обеда уйти? Ведь надо же медный лоб иметь! У меня лоб,
а я, брат, твоему удивляюсь! Прыгай, прыгай скорей! Пусти его, Ваня, весело
будет. Он тут как-нибудь в ногах полежит. Полежишь, фон Зон? Али на облучок его с кучером примостить?.. Прыгай на облучок, фон Зон!..
Эта Марфа Игнатьевна
была женщина не только не глупая, но,
может быть, и умнее своего супруга, по меньшей мере рассудительнее его в делах житейских,
а между тем она ему подчинялась безропотно и безответно, с самого начала супружества, и бесспорно уважала его за духовный верх.
Притом его ждал отец,
может быть не успел еще забыть своего приказания,
мог раскапризиться,
а потому надо
было поспешить, чтобы
поспеть туда и сюда.
— К ней и к отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно к отцу от меня,
а потом и к ней, к Катерине Ивановне, да тем и покончить и с ней, и с отцом. Послать ангела. Я
мог бы послать всякого, но мне надо
было послать ангела. И вот ты сам к ней и к отцу.
—
А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь. Не в силах теперь, потом,
может быть,
а теперь я к Грушеньке пойду… Пропадай мое сало!
— Я ведь не знаю, не знаю…
Может быть, не убью,
а может, убью. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет своим лицом в ту самую минуту. Ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь. Вот и не удержусь…
— Нельзя наверно угадать. Ничем,
может быть: расплывется дело. Эта женщина — зверь. Во всяком случае, старика надо в доме держать,
а Дмитрия в дом не пускать.
—
А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут,
а пожалуй, так и не
могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада
поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его,
а?
Да так уж и
быть,
а затем пусть как Бог пошлет;
может, я вам полная раба
буду и во всем пожелаю вам рабски угодить.
— Брат,
а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне,
а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно, того
быть не
могло.
А потому умоляю вас, милый, если у вас
есть сострадание ко мне, когда вы войдете завтра, то не глядите мне слишком прямо в глаза, потому что я, встретясь с вашими,
может быть, непременно вдруг рассмеюсь,
а к тому же вы
будете в этом длинном платье…
— Maman, это с вами теперь истерика,
а не со мной, — прощебетал вдруг в щелочку голосок Lise из боковой комнаты. Щелочка
была самая маленькая,
а голосок надрывчатый, точь-в-точь такой, когда ужасно хочется засмеяться, но изо всех сил перемогаешь смех. Алеша тотчас же заметил эту щелочку, и, наверно, Lise со своих кресел на него из нее выглядывала, но этого уж он разглядеть не
мог.
— Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика
будет,
а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь
была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего не
может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего не
может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
Комедия,
может быть,
а не трагедия.
— Да ведь не
могла же я знать, что он придет с укушенным пальцем,
а то,
может быть, вправду нарочно бы сделала. Ангел мама, вы начинаете говорить чрезвычайно остроумные вещи.
— Ну, довольно, Lise, я,
может быть, в самом деле очень поспешно сказала про бешеного мальчика,
а ты уж сейчас и вывела. Катерина Ивановна только что узнала, что вы пришли, Алексей Федорович, так и бросилась ко мне, она вас жаждет, жаждет.
— Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять
можем говорить сколько вам
будет угодно.
А мне очень хотелось бы видеть поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу как можно скорей воротиться сегодня в монастырь.
— Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, она слишком капризна сегодня, я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной, Алексей Федорович!
А ведь в самом деле она,
может быть, при вас спать захотела. Как это вы так скоро нагнали на нее сон, и как это счастливо!
Сверх того, ему почему-то все мерещилось, что она не
может любить такого, как Иван,
а любит его брата Дмитрия, и именно таким, каким он
есть, несмотря на всю чудовищность такой любви.
Алеша чувствовал каким-то инстинктом, что такому характеру, как Катерина Ивановна, надо
было властвовать,
а властвовать она
могла бы лишь над таким, как Дмитрий, и отнюдь не над таким, как Иван.
В этой путанице можно
было совсем потеряться,
а сердце Алеши не
могло выносить неизвестности, потому что характер любви его
был всегда деятельный.
Если б я любила его, продолжала любить, то я,
может быть, не жалела бы его теперь,
а, напротив, ненавидела…
Она задыхалась. Она,
может быть, гораздо достойнее, искуснее и натуральнее хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно. Много
было молодой невыдержки, многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил все это, и в сердце его шевельнулось сострадание.
А тут как раз подбавил и брат Иван.
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы брата Дмитрия,
может быть, совсем не любите… с самого начала… Да и Дмитрий,
может быть, не любит вас тоже вовсе… с самого начала…
а только чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь правды не хочет сказать…
Ответ послышался, но не сейчас,
а секунд даже,
может быть, десять спустя.