Неточные совпадения
А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так
сказать, даже науки,
хотя, впрочем, в науке… ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего.
— Всё это глупо, Липутин, — проговорил наконец господин Кириллов с некоторым достоинством. — Если я нечаянно
сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили, то как
хотите. Но вы не имеете права, потому что я никогда никому не говорю. Я презираю чтобы говорить… Если есть убеждения, то для меня ясно… а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не
хочу рассуждать…
— Ах, боже мой, я совсем не про то…
хотя, впрочем, о негодяе с вами совершенно согласен, именно с вами. Но что ж дальше, дальше? Что вы
хотели этим
сказать?.. Ведь вы непременно что-то
хотите этим
сказать!
А вот я именно
хотел, по сему же поводу, на чрезвычайно странный случай один указать, более, так
сказать, психологический, чем просто странный.
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то есть стыдно только
сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает,
хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
— А я думал, вы чаю, —
сказал он, — я чай купил.
Хотите?
И вдруг, после двадцати лет, ребенок
захотел жениться, жени да жени, письмо за письмом, а у ней голова в уксусе и… и вот и достиг, в воскресенье женатый человек, шутка
сказать…
—
Скажите ему, что у меня такое желание и что я больше ждать не могу, но что я его сейчас не обманывала. Он, может быть, ушел потому, что он очень честный и ему не понравилось, что я как будто обманывала. Я не обманывала; я в самом деле
хочу издавать и основать типографию…
И вот я тебе
скажу, Шатушка: ничего-то нет в этих слезах дурного; и
хотя бы и горя у тебя никакого не было, всё равно слезы твои от одной радости побегут.
— И maman тоже
скажите, чтобы сейчас же приезжала за мной к тете; maman непременно, непременно
хотела заехать, она давеча сама говорила, я забыла вас предуведомить, — трещала Лиза, — виновата, не сердитесь, Julie… chère cousine… тетя, я готова!
— Как вы могли, мама,
сказать про скандал? — вспыхнула Лиза. — Я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что
хотела узнать историю этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
Вот и всё, что я
хотела тебе
сказать в объяснение.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил руку к сердцу,
хотел было что-то
сказать, не
сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел в гостиную.
— Ставрогин? —
сказал Кириллов, приподымаясь с полу с мячом в руках, без малейшего удивления к неожиданному визиту. —
Хотите чаю?
— Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не
хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло. Серьезно,
скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть, не читали вовсе?
— Николай Всеволодович, Николай Всеволодович, этого быть не может, вы, может быть, еще рассудите, вы не
захотите наложить руки… что подумают, что
скажут в свете?
— Многого я вовсе не знал, —
сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться… Слушайте, —
сказал он, подумав, — если
хотите,
скажите им, ну, там кому знаете, что Липутин соврал и что вы только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и чтобы с меня таким образом больше денег взыскать… Понимаете?
Она
хотела было еще что-то
сказать, но вдруг опять, в третий раз, давешний испуг мгновенно исказил лицо ее, и опять она отшатнулась, подымая пред собою руку.
— Я потому не стрелял, что не
хотел убивать, и больше ничего не было, уверяю вас, —
сказал он торопливо и тревожно, как бы оправдываясь.
Я не знаю, что она
хотела этим
сказать; но она требовала настойчиво, неумолимо, точно была в припадке. Маврикий Николаевич растолковывал, как увидим ниже, такие капризные порывы ее, особенно частые в последнее время, вспышками слепой к нему ненависти, и не то чтоб от злости, — напротив, она чтила, любила и уважала его, и он сам это знал, — а от какой-то особенной бессознательной ненависти, с которою она никак не могла справиться минутами.
— Подождите, молчите, дайте мне
сказать, потом вы,
хотя, право, не знаю, что бы вы могли мне ответить? — продолжала она быстрою скороговоркой.
— Хорошо. В этом смысле мне
сказали, чтоб я, если
хочу, подождал. Я
сказал, что подожду, пока
скажут срок от Общества, потому что мне всё равно.
—
Скажите им, что я ревизор; я буду сидеть и молчать, а бумагу и карандаш не
хочу.
Шатов встал действительно; он держал свою шапку в руке и смотрел на Верховенского. Казалось, он
хотел ему что-то
сказать, но колебался. Лицо его было бледно и злобно, но он выдержал, не проговорил ни слова и молча пошел вон из комнаты.
— Слушайте, я вам завтра же приведу Лизавету Николаевну,
хотите? Нет? Что же вы не отвечаете?
Скажите, чего вы
хотите, я сделаю. Слушайте: я вам отдам Шатова,
хотите?
— К Лембке. Cher, я должен, я обязан. Это долг. Я гражданин и человек, а не щепка, я имею права, я
хочу моих прав… Я двадцать лет не требовал моих прав, я всю жизнь преступно забывал о них… но теперь я их потребую. Он должен мне всё
сказать, всё. Он получил телеграмму. Он не смеет меня мучить, не то арестуй, арестуй, арестуй!
— Я вас одобряю, —
сказал я нарочно как можно спокойнее,
хотя очень за него боялся, — право, это лучше, чем сидеть в такой тоске, но я не одобряю вашего настроения; посмотрите, на кого вы похожи и как вы пойдете туда. Il faut être digne et calme avec Lembke. [С Лембке нужно держать себя достойно и спокойно (фр.).] Действительно, вы можете теперь броситься и кого-нибудь там укусить.
Немец громко и отрывисто захохотал, точно заржал, очевидно полагая, что Степан Трофимович
сказал что-то ужасно смешное. Тот с выделанным изумлением посмотрел на него, не произведя, впрочем, на того никакого эффекта. Посмотрел и князь, повернувшись к немцу всеми своими воротничками и наставив пенсне,
хотя и без малейшего любопытства.
И,
хотите, всё
скажу: ей-богу, при других обстоятельствах, пожалуй бы, и прошло!
Предвидя пользу и убедившись, что намерение его совершенно серьезное, ему предложили средства доехать до России (он для чего-то непременно
хотел умереть в России), дали поручение, которое он обязался исполнить (и исполнил), и, сверх того, обязали его уже известным вам обещанием кончить с собою лишь тогда, когда ему
скажут.
— Вдруг он раздумает и не
захочет, —
сказал Шигалев, — так или этак, а все-таки он сумасшедший, стало быть, надежда неточная.
Между тем к концу дня в душе его поднялась целая буря и… и, кажется, могу
сказать утвердительно, был такой момент в сумерки, что он
хотел встать, пойти и — объявить всё.
Петр Верховенский в заседании
хотя и позвал Липутина к Кириллову, чтоб удостовериться, что тот примет в данный момент «дело Шатова» на себя, но, однако, в объяснениях с Кирилловым ни слова не
сказал про Шатова, даже не намекнул, — вероятно считая неполитичным, а Кириллова даже и неблагонадежным, и оставив до завтра, когда уже всё будет сделано, а Кириллову, стало быть, будет уже «всё равно»; по крайней мере так рассуждал о Кириллове Петр Степанович.
— Прошу вас заметить, что я не Фурье. Смешивая меня с этою сладкою, отвлеченною мямлей, вы только доказываете, что рукопись моя
хотя и была в руках ваших, но совершенно вам неизвестна. Насчет же вашего мщения
скажу вам, что вы напрасно взвели курок; в сию минуту это совершенно для вас невыгодно. Если же вы грозите мне на завтра или на послезавтра, то, кроме лишних хлопот, опять-таки ничего себе не выиграете, застрелив меня: меня убьете, а рано или поздно все-таки придете к моей системе. Прощайте.
— Кириллов, я никогда не мог понять, за что вы
хотите убить себя. Я знаю только, что из убеждения… из твердого. Но если вы чувствуете потребность, так
сказать, излить себя, я к вашим услугам… Только надо иметь в виду время…
Я буду говорить им очень хорошо, но, но что же я
хотел было главного
сказать?
— О свиньях… это тут же… ces cochons [эти свиньи (фр.).]… я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после
скажу, для чего. Я припомнить
хочу буквально. Мне надо буквально.
— Милая, — пролепетал наконец Степан Трофимович, обращаясь к Софье Матвеевне, — побудьте, милая, там, я что-то
хочу здесь
сказать…