Неточные совпадения
Престарелый генерал Иван Иванович Дроздов, прежний друг и сослуживец покойного генерала Ставрогина, человек достойнейший (но в своем роде) и которого все мы здесь знаем, до крайности строптивый и раздражительный, ужасно много евший и ужасно боявшийся атеизма, заспорил на одном из
вечеров Варвары Петровны
с одним знаменитым юношей.
По
вечерам с молодежью беседуем до рассвета, и у нас чуть не афинские
вечера, но единственно по тонкости и изяществу; всё благородное: много музыки, испанские мотивы, мечты всечеловеческого обновления, идея вечной красоты, Сикстинская Мадонна, свет
с прорезами тьмы, но и в солнце пятна!
Являлся на
вечера и еще один молодой человек, некто Виргинский, здешний чиновник, имевший некоторое сходство
с Шатовым, хотя, по-видимому, и совершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже был «семьянин».
На другое утро после рокового
вечера в клубе она приступила, осторожно, но решительно, к объяснению
с сыном, а между тем вся так и трепетала, бедная, несмотря на решимость.
И, наконец, разъяснилась мне та главная, особенная тоска, которая так неотвязчиво в этот раз его мучила. Много раз в этот
вечер подходил он к зеркалу и подолгу пред ним останавливался. Наконец повернулся от зеркала ко мне и
с каким-то странным отчаянием проговорил...
Накануне вы
с нею переговорите, если надо будет; а на вашем
вечере мы не то что объявим или там сговор какой-нибудь сделаем, а только так намекнем или дадим знать, безо всякой торжественности.
Когда я, в тот же
вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром
с Липутиным и о нашем разговоре, — тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать, что возможности не было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем.
— Это всё оттого они так угрюмы сегодня, — ввернул вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и, так сказать, налету, — оттого, что
с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по
вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли, чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
Вчера
вечером, под влиянием разговора у Варвары Петровны (сами можете представить, какое впечатление на меня произвело), обратился я к Алексею Нилычу
с отдаленным вопросом: вы, говорю, и за границей и в Петербурге еще прежде знали Николая Всеволодовича; как вы, говорю, его находите относительно ума и способностей?
— Cher, я бы их разгромил! — вырвалось у него в четверг
вечером, после второго свидания
с Петром Степановичем, когда он лежал, протянувшись на диване,
с головой, обернутою полотенцем.
А теперь, описав наше загадочное положение в продолжение этих восьми дней, когда мы еще ничего не знали, приступлю к описанию последующих событий моей хроники и уже, так сказать,
с знанием дела, в том виде, как всё это открылось и объяснилось теперь. Начну именно
с восьмого дня после того воскресенья, то есть
с понедельника
вечером, потому что, в сущности,
с этого
вечера и началась «новая история».
В пятницу
вечером я в Б—цах
с офицерами пил.
— О нет, нет, возможно ли? Напротив, еще
с самого
вечера ожидает и, как только узнала давеча, тотчас же сделала туалет, — скривил было он рот в шутливую улыбочку, но мигом осекся.
Напечатано вдруг, чтобы выходили
с вилами и чтобы помнили, что кто выйдет поутру бедным, может
вечером воротиться домой богатым, — подумайте-с!
Хотите, всю жизнь не буду говорить
с вами, хотите, рассказывайте мне каждый
вечер, как тогда в Петербурге в углах, ваши повести.
Надо заметить, что по недавности события и по некоторым обстоятельствам, сопровождавшим его, на
вечере о нем говорили еще
с некоторою осторожностию, не вслух.
Разумеется, никто более ее не был пленен и очарован вышеприведенными знаменательными словами Юлии Михайловны на
вечере у предводительши: они много сняли тоски
с ее сердца и разом разрешили многое из того, что так мучило ее
с того несчастного воскресенья.
Вообразив в нем пылкого молодого человека
с поэзией и давно уже мечтая о слушателе, он еще в первые дни знакомства прочел ему однажды
вечером две главы.
Книгоношу заперли в каталажку, и только
вечером, стараниями Маврикия Николаевича,
с негодованием узнавшего интимные подробности этой гадкой истории, освободили и выпроводили из города.
Тут уж Юлия Михайловна решительно прогнала было Лямшина, но в тот же
вечер наши целою компанией привели его к ней,
с известием, что он выдумал новую особенную штучку на фортепьяно, и уговорили ее лишь выслушать.
— Может быть. Но во всяком случае, останусь ли я побежденным, или победителем, я в тот же
вечер возьму мою суму, нищенскую суму мою, оставлю все мои пожитки, все подарки ваши, все пенсионы и обещания будущих благ и уйду пешком, чтобы кончить жизнь у купца гувернером либо умереть где-нибудь
с голоду под забором. Я сказал. Alea jacta est! [Жребий брошен! (лат.)]
Жаль, что условие десяти
вечеров совершенно несовместимо
с обстоятельствами, а то бы мы могли услышать много любопытного.
— Позвольте-с, — вскипал всё более и более хромой, — разговоры и суждения о будущем социальном устройстве — почти настоятельная необходимость всех мыслящих современных людей. Герцен всю жизнь только о том и заботился. Белинский, как мне достоверно известно, проводил целые
вечера с своими друзьями, дебатируя и предрешая заранее даже самые мелкие, так сказать кухонные, подробности в будущем социальном устройстве.
— Непременно, тысячи две или minimum полторы. Дайте мне завтра или даже сегодня, и завтра к
вечеру я спроважу его вам в Петербург, того-то ему и хочется. Если хотите,
с Марьей Тимофеевной — это заметьте.
— Cher, — говорил он мне уже
вечером, припоминая всё о тогдашнем дне, — я подумал в ту минуту: кто из нас подлее? Он ли, обнимающий меня
с тем, чтобы тут же унизить, я ли, презирающий его и его щеку и тут же ее лобызающий, хотя и мог отвернуться… тьфу!
— А между тем я
с этою раздражительною бабой никогда и близок-то не был, — трясясь от злобы, всё тогда же
вечером, продолжал мне жаловаться Степан Трофимович. — Мы были почти еще юношами, и уже тогда я начинал его ненавидеть… равно как и он меня, разумеется…
Правда, устраивал Липутин, советуясь
с тем самым хромым учителем, который был на
вечере у Виргинского.
Этот прапорщик Эркель был тот самый заезжий офицерик, который на
вечере у Виргинского просидел всё время
с карандашом в руках и
с записною книжкой пред собою.
Этот странный мальчик отличался необыкновенною молчаливостью; он мог просидеть десять
вечеров сряду в шумной компании и при самых необыкновенных разговорах, сам не говоря ни слова, а напротив,
с чрезвычайным вниманием следя своими детскими глазами за говорившими и слушая.
Разумеется, не могло быть сомнения, что в смерти разбойника Федьки ровно ничего не было необыкновенного и что таковые развязки именно всего чаще случаются в подобных карьерах, но совпадение роковых слов: «что Федька в последний раз в этот
вечер пил водку»,
с немедленным оправданием пророчества было до того знаменательно, что Липутин вдруг перестал колебаться.
Воротясь домой, он молча ткнул свой сак ногой под кровать, а
вечером в назначенный час первым из всех явился на условленное место для встречи Шатова, правда всё еще
с своим паспортом в кармане…
Часу в восьмом
вечера (это именно в то самое время, когда нашисобрались у Эркеля, ждали Петра Степановича, негодовали и волновались) Шатов,
с головною болью и в легком ознобе, лежал, протянувшись, на своей кровати, в темноте, без свечи; мучился недоумением, злился, решался, никак не мог решиться окончательно и
с проклятием предчувствовал, что всё это, однако, ни к чему не поведет.
— Сигарку,
вечером, у окна… месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она
с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе
с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул, закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
Тело отыскали в пруде в тот же день к
вечеру, по некоторым следам; на самом месте убийства найден был картуз Шатова,
с чрезвычайным легкомыслием позабытый убийцами.
Но
с этим как-то так произошло, что об исчезновении его узналось начальством лишь только на другой день к
вечеру, когда прямо приступили
с расспросами к перепуганному его отсутствием, но молчавшему от страха его семейству.
Поутру горничная передала Дарье Павловне,
с таинственным видом, письмо. Это письмо, по ее словам, пришло еще вчера, но поздно, когда все уже почивали, так что она не посмела разбудить. Пришло не по почте, а в Скворешники через неизвестного человека к Алексею Егорычу. А Алексей Егорыч тотчас сам и доставил, вчера
вечером, ей в руки, и тотчас же опять уехал в Скворешники.