Неточные совпадения
Он не только ко мне прибегал, но неоднократно описывал всё это ей самой в красноречивейших письмах и признавался ей, за
своею полною подписью, что не далее как, например, вчера он рассказывал постороннему
лицу, что она держит его из тщеславия, завидует его учености и талантам; ненавидит его и боится только выказать
свою ненависть явно, в страхе, чтоб он не ушел от нее и тем не повредил ее литературной репутации; что вследствие этого он себя презирает и решился погибнуть насильственною смертью, а от нее ждет последнего слова, которое всё решит, и пр., и пр., всё в этом роде.
Надо думать, что она скоро про себя разгадала странное выражение
лица своего друга; она была чутка и приглядчива, он же слишком иногда невинен.
Вспоминал иногда о друзьях
своей молодости, — всё о
лицах, намеченных в истории нашего развития, — вспоминал с умилением и благоговением, но несколько как бы с завистью.
В письме
своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе графа К… (весьма влиятельного в Петербурге
лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной сын, так что почти живет у графа.
Она мигом вскочила и набросила на себя
свою черную шаль. Даша опять немного покраснела и вопросительным взглядом следила за нею. Варвара Петровна вдруг обернулась к ней с пылающим от гнева
лицом.
Я хочу, чтобы Дарья Павловна сама объявила мне из
своих уст и пред
лицом неба, или по крайней мере пред вами. Vous me seconderez, n’est се pas, comme ami et témoin.
Лицо у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно садился в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно выживал от себя
своего личного неприятеля.
Она упала на церковный помост, склонив на него
свое набеленное
лицо, лежала долго и, по-видимому, плакала; но, подняв опять голову и привстав с колен, очень скоро оправилась и развлеклась.
— Такой взгляд делает вам честь, — великолепно одобрила Варвара Петровна. Юлия Михайловна стремительно протянула
свою руку, и Варвара Петровна с полною готовностью дотронулась до нее
своими пальцами. Всеобщее впечатление было прекрасное,
лица некоторых присутствовавших просияли удовольствием, показалось несколько сладких и заискивающих улыбок.
Капитан замер на стуле с
своею шляпой и перчатками в руках и не сводя бессмысленного взгляда
своего со строгого
лица Варвары Петровны.
Он мигом выдвинул кресло и повернул его так, что очутился между Варварой Петровной с одной стороны, Прасковьей Ивановной у стола с другой, и
лицом к господину Лебядкину, с которого он ни на минутку не спускал
своих глаз.
Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала
свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинувшись и засматривая ей в
лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более…
Шатов, совершенно всеми забытый в
своем углу (неподалеку от Лизаветы Николаевны) и, по-видимому, сам не знавший, для чего он сидел и не уходил, вдруг поднялся со стула и через всю комнату, неспешным, но твердым шагом направился к Николаю Всеволодовичу, прямо смотря ему в
лицо. Тот еще издали заметил его приближение и чуть-чуть усмехнулся; но когда Шатов подошел к нему вплоть, то перестал усмехаться.
Еще раз повторяю: я и тогда считал его и теперь считаю (когда уже всё кончено) именно таким человеком, который, если бы получил удар в
лицо или подобную равносильную обиду, то немедленно убил бы
своего противника, тотчас же, тут же на месте и без вызова на дуэль.
Едва только он выпрямился после того, как так позорно качнулся на бок, чуть не на целую половину роста, от полученной пощечины, и не затих еще, казалось, в комнате подлый, как бы мокрый какой-то звук от удара кулака по
лицу, как тотчас же он схватил Шатова обеими руками за плечи; но тотчас же, в тот же почти миг, отдернул
свои обе руки назад и скрестил их у себя за спиной.
В выражении
лица Николая Всеволодовича, презрительно спокойном и даже насмешливом, несмотря на всё очевидное желание гостя раздражить хозяина нахальностию
своих заранее наготовленных и с намерением грубых наивностей, выразилось наконец несколько тревожное любопытство.
Самое бы лучшее совсем без роли,
свое собственное
лицо, не так ли?
Ни один мускул не двинулся в
лице Ставрогина. Шатов пламенно, с вызовом смотрел на него, точно сжечь хотел его
своим взглядом.
До смерти отца
своего он, впрочем, не решался предпринять что-нибудь решительное; но в Петербурге стал известен «благородным» образом
своих мыслей многим замечательным
лицам, с которыми усердно поддерживал связи.
Устояла, правда, в стороне довольно значительная кучка
лиц, с
своим особенным взглядом на течение тогдашних дел; но и эти еще тогда не ворчали; даже улыбались.
Он стоял на коленях с
своею невозмутимою важностью в
лице, длинный, нескладный, смешной.
Маврикий Николаевич приподнялся с колен. Она стиснула
своими руками его руки выше локтей и пристально смотрела ему в
лицо. Страх был в ее взгляде.
Лицо его было обрызгано прорвавшимися вдруг слезами; он взял
свою шляпу.
Андрей Антонович между тем взял
свой роман и запер на ключ в дубовый книжный шкаф, успев, между прочим, мигнуть Блюму, чтобы тот стушевался. Тот исчез с вытянутым и грустным
лицом.
— Вы ведь не… Не желаете ли завтракать? — спросил хозяин, на этот раз изменяя привычке, но с таким, разумеется, видом, которым ясно подсказывался вежливый отрицательный ответ. Петр Степанович тотчас же пожелал завтракать. Тень обидчивого изумления омрачила
лицо хозяина, но на один только миг; он нервно позвонил слугу и, несмотря на всё
свое воспитание, брезгливо возвысил голос, приказывая подать другой завтрак.
Шатов встал действительно; он держал
свою шапку в руке и смотрел на Верховенского. Казалось, он хотел ему что-то сказать, но колебался.
Лицо его было бледно и злобно, но он выдержал, не проговорил ни слова и молча пошел вон из комнаты.
Затем в толпе молодых дам и полураспущенных молодых людей, составлявших обычную свиту Юлии Михайловны и между которыми эта распущенность принималась за веселость, а грошовый цинизм за ум, я заметил два-три новых
лица: какого-то заезжего, очень юлившего поляка, какого-то немца-доктора, здорового старика, громко и с наслаждением смеявшегося поминутно собственным
своим вицам, и, наконец, какого-то очень молодого князька из Петербурга, автоматической фигуры, с осанкой государственного человека и в ужасно длинных воротничках.
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену
своей белой залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в
лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то есть всего только пять часов спустя после того, как будет прочитано «Merci».
Я опять со страхом приметил на его
лице ту опасную улыбку, с которою он стоял вчера поутру в гостиной
своей супруги и смотрел на Степана Трофимовича, прежде чем к нему подошел.
Мне показалось, что и теперь в его
лице какое-то зловещее выражение и, что хуже всего, несколько комическое, — выражение существа, приносящего, так и быть, себя в жертву, чтобы только угодить высшим целям
своей супруги…
И он поскорее отводил глаза, поскорей отходил, как бы пугаясь одной идеи видеть в ней что-нибудь другое, чем несчастное, измученное существо, которому надо помочь, — «какие уж тут надежды! О, как низок, как подл человек!» — и он шел опять в
свой угол, садился, закрывал
лицо руками и опять мечтал, опять припоминал… и опять мерещились ему надежды.
Она встала, хотела шагнуть, но вдруг как бы сильнейшая судорожная боль разом отняла у ней все силы и всю решимость, и она с громким стоном опять упала на постель. Шатов подбежал, но Marie, спрятав
лицо в подушки, захватила его руку и изо всей силы стала сжимать и ломать ее в
своей руке. Так продолжалось с минуту.
И бессильно, как подрезанная, упала
лицом в подушку, истерически зарыдав и крепко сжимая в
своей руке руку Шатова.
— Сигарку, вечером, у окна… месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она
своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул, закрыв руками
лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.