Неточные совпадения
Прекратил же он свои лекции об аравитянах потому, что перехвачено было как-то
и кем-то (очевидно, из ретроградных врагов его)
письмо к кому-то с изложением каких-то «обстоятельств», вследствие чего кто-то потребовал от него каких-то объяснений.
Он был сначала испуган, бросился к губернатору
и написал благороднейшее оправдательное
письмо в Петербург, читал мне его два раза, но не отправил, не зная, кому адресовать.
Я ужаснулся
и умолял не посылать
письма.
— Нельзя… честнее… долг… я умру, если не признаюсь ей во всем, во всем! — отвечал он чуть не в горячке
и послал-таки
письмо.
В том-то
и была разница между ними, что Варвара Петровна никогда бы не послала такого
письма.
Правда, он писать любил без памяти, писал к ней, даже живя в одном с нею доме, а в истерических случаях
и по два
письма в день.
Я знаю наверное, что она всегда внимательнейшим образом эти
письма прочитывала, даже в случае
и двух
писем в день,
и, прочитав, складывала в особый ящичек, помеченные
и рассортированные; кроме того, слагала их в сердце своем.
Разве через неделю, через месяц, или даже через полгода, в какую-нибудь особую минуту, нечаянно вспомнив какое-нибудь выражение из такого
письма, а затем
и всё
письмо, со всеми обстоятельствами, он вдруг сгорал от стыда
и до того, бывало, мучился, что заболевал своими припадками холерины.
Принялась она писать
письма: отвечали ей мало,
и чем далее, тем непонятнее.
«Ну, всё вздор! — решила Варвара Петровна, складывая
и это
письмо. — Коль до рассвета афинские вечера, так не сидит же по двенадцати часов за книгами. Спьяну, что ль, написал? Эта Дундасова как смеет мне посылать поклоны? Впрочем, пусть его погуляет…»
Последние
письма его состояли из одних лишь излияний самой чувствительной любви к своему отсутствующему другу
и буквально были смочены слезами разлуки.
Не любила она его за гордость
и неблагодарность
и никак не могла простить ему, что он по изгнании из университета не приехал к ней тотчас же; напротив, даже на тогдашнее нарочное
письмо ее к нему ничего не ответил
и предпочел закабалиться к какому-то цивилизованному купцу учить детей.
Entre nous soit dit, [Между нами говоря (фр.).] ничего не могу вообразить себе комичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь!) прочел это выражение
и… всё
письмо!
Все они,
и вы вместе с ними, просмотрели русский народ сквозь пальцы, а Белинский особенно; уж из того самого
письма его к Гоголю это видно.
Во всё это время Варвара Петровна отправила, может быть, до сотни
писем в столицу с просьбами
и мольбами.
В
письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась
и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом
и подружился с Лизой (единственною ее дочерью)
и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе графа К… (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной сын, так что почти живет у графа.
Письмо было краткое
и обнаруживало ясно свою цель, хотя кроме вышеозначенных фактов никаких выводов не заключало.
— Я вам говорю, я приехала
и прямо на интригу наткнулась, Вы ведь читали сейчас
письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Сама же эта дура Дроздова, — она всегда только дурой была, — вдруг смотрит вопросительно: зачем, дескать, я приехала? Можете представить, как я была удивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке
и при ней этот кузен, старика Дроздова племянник, — всё ясно! Разумеется, я мигом всё переделала
и Прасковья опять на моей стороне, но интрига, интрига!
А тут Николай Всеволодович вдруг от графини
письмо получил
и тотчас же от нас
и уехал, в один день собрался.
Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептаться будет о тебе с первым встречным, будет ныть, вечно ныть;
письма тебе будет писать из одной комнаты в другую, в день по два
письма, но без тебя все-таки не проживет, а в этом
и главное.
— Но к завтраму вы отдохнете
и обдумаете. Сидите дома, если что случится, дайте знать, хотя бы ночью.
Писем не пишите,
и читать не буду. Завтра же в это время приду сама, одна, за окончательным ответом,
и надеюсь, что он будет удовлетворителен. Постарайтесь, чтобы никого не было
и чтобы сору не было, а это на что похоже? Настасья, Настасья!
Мне случалось тоже читать
и Петрушины
письма к отцу; писал он до крайности редко, раз в год
и еще реже.
Все
письма его были коротенькие, сухие, состояли из одних лишь распоряжений,
и так как отец с сыном еще с самого Петербурга были, по-модному, на ты, то
и письма Петруши решительно имели вид тех старинных предписаний прежних помещиков из столиц их дворовым людям, поставленным ими в управляющие их имений.
— Так. Я еще посмотрю… А впрочем, всё так будет, как я сказала,
и не беспокойтесь, я сама ее приготовлю. Вам совсем незачем. Всё нужное будет сказано
и сделано, а вам туда незачем. Для чего? Для какой роли?
И сами не ходите
и писем не пишите.
И ни слуху ни духу, прошу вас. Я тоже буду молчать.
На одно из первоначальных
писем его (а он написал их к ней множество) она прямо ответила ему просьбой избавить ее на время от всяких с ним сношений, потому что она занята, а имея
и сама сообщить ему много очень важного, нарочно ждет для этого более свободной, чем теперь, минуты,
и сама даст ему со временемзнать, когда к ней можно будет прийти.
Cette pauvre [Эта бедная (фр.).] тетя, правда, всех деспотирует… а тут
и губернаторша,
и непочтительность общества,
и «непочтительность» Кармазинова; а тут вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, ce que je ne comprends pas, [этот Липутин, всё то, чего я не понимаю (фр.).] и-и, говорят, голову уксусом обмочила, а тут
и мы с вами, с нашими жалобами
и с нашими
письмами…
Вообразите, возвращаюсь
и нахожу от нее
письмо; читайте, читайте!
И вдруг, после двадцати лет, ребенок захотел жениться, жени да жени,
письмо за
письмом, а у ней голова в уксусе
и…
и вот
и достиг, в воскресенье женатый человек, шутка сказать…
И чего сам настаивал, ну зачем я
письма писал?
[Двадцать лет! (фр.)] И-и у них, кажется, анонимные
письма, вообразите, Nicolas продал будто бы Лебядкину имение.
— Посмотрите это, — обратилась она вдруг ко мне, в большом волнении развертывая
письмо. — Видали ли вы когда что-нибудь похожее? Пожалуйста, прочтите вслух; мне надо, чтоб
и господин Шатов слышал.
— Это
письмо я получила вчера, — покраснев
и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же
и сама поняла, что от какого-нибудь глупца;
и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, —
и так как вы там живете, то я
и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Даже
и по этому
письму видно, что себе на уме, — неожиданно ввернул молчаливый Маврикий Николаевич.
Я решительно не верил этому изданию; потом это глупое
письмо, но в котором слишком ясно предлагался какой-то донос «по документам»
и о чем все они промолчали, а говорили совсем о другом; наконец, эта типография
и внезапный уход Шатова именно потому, что заговорили о типографии.
Ахают они, качают головами, судят-рядят, а я-то смеюсь: «Ну где вам, говорю, мать Прасковья,
письмо получить, коли двенадцать лет оно не приходило?» Дочь у ней куда-то в Турцию муж завез,
и двенадцать лет ни слуху ни духу.
Что ж ты думаешь, Шатушка, этот самый монашек в то самое утро матери Прасковье из Турции от дочери
письмо принес, — вот тебе
и валет бубновый — нечаянное-то известие!
— Матушка! — продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоившись, — друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть
и виновата в неосторожных словах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные
письма эти, которыми меня какие-то людишки бомбардируют; ну
и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня, матушка, дочь!
Но так как ты уже начала сама, то скажу тебе, что
и я получила дней шесть тому назад тоже анонимное, шутовское
письмо.
Вот когда он в этом преддверии, сударыня, тут
и случается, что он отправит
письмо в стихах, ве-ли-колепнейшее, но которое желал бы потом возвратить обратно слезами всей своей жизни, ибо нарушается чувство прекрасного.
Напомню еще вскользь
и о полученном ею анонимном
письме, о котором она давеча так раздражительно проговорилась Прасковье Ивановне, причем, кажется, умолчала о дальнейшем содержании
письма; а в нем-то, может быть,
и заключалась разгадка возможности того ужасного вопроса, с которым она вдруг обратилась к сыну.
–…
И еще недавно, недавно — о, как я виновата пред Nicolas!.. Вы не поверите, они измучили меня со всех сторон, все, все,
и враги,
и людишки,
и друзья; друзья, может быть, больше врагов. Когда мне прислали первое презренное анонимное
письмо, Петр Степанович, то, вы не поверите этому, у меня недостало, наконец, презрения, в ответ на всю эту злость… Никогда, никогда не прощу себе моего малодушия!
— Я уже слышал кое-что вообще о здешних анонимных
письмах, — оживился вдруг Петр Степанович, —
и я вам их разыщу, будьте покойны.
Видишь, если тебе это приятно, то я летел заявить тебе, что я вовсе не против, так как ты непременно желал моего мнения как можно скорее; если же (сыпал он) тебя надо «спасать», как ты тут же пишешь
и умоляешь, в том же самом
письме, то опять-таки я к твоим услугам.
Знаете, Варвара Петровна,
письма бесконечные
и беспрерывные, а в последние два-три месяца просто
письмо за
письмом,
и, признаюсь, я, наконец, иногда не дочитывал.
— Я получил от него невиннейшее
и…
и… очень благородное
письмо…
Эта старушка, крестная мать Юлии Михайловны, упоминала в
письме своем, что
и граф К. хорошо знает Петра Степановича, чрез Николая Всеволодовича, обласкал его
и находит «достойным молодым человеком, несмотря на бывшие заблуждения».
Юлия Михайловна до крайности ценила свои скудные
и с таким трудом поддерживаемые связи с «высшим миром»
и, уж конечно, была рада
письму важной старушки; но все-таки оставалось тут нечто как бы
и особенное.
— Я нарочно крикнул изо всей силы, чтобы вы успели приготовиться, — торопливо, с удивительною наивностью прошептал Петр Степанович, подбегая к столу,
и мигом уставился на пресс-папье
и на угол
письма.
—
И, конечно, успели подглядеть, как я прятал от вас под пресс-папье только что полученное мною
письмо, — спокойно проговорил Николай Всеволодович, не трогаясь с места.
—
Письмо? Бог с вами
и с вашим
письмом, мне что! — воскликнул гость, — но… главное, — зашептал он опять, обертываясь к двери, уже запертой,
и кивая в ту сторону головой.