Неточные совпадения
Страсть ее к сыну
началась со времени удач его в петербургском обществе и особенно усилилась
с той минуты, когда получено было известие о разжаловании его в солдаты.
Начали
с того, что немедленно и единодушно исключили господина Ставрогина из числа членов клуба; затем порешили от лица всего клуба обратиться к губернатору и просить его немедленно (не дожидаясь, пока дело
начнется формально судом) обуздать вредного буяна, столичного «бретера, вверенною ему административною властию, и
тем оградить спокойствие всего порядочного круга нашего города от вредных посягновений».
Затем, в отсутствие Варвары Петровны, произошел и въезд нашего нового начальника, Андрея Антоновича фон Лембке; вместе
с тем тотчас же
началось и заметное изменение в отношениях почти всего нашего губернского общества к Варваре Петровне, а стало быть, и к Степану Трофимовичу.
Приступлю теперь к описанию
того отчасти забавного случая,
с которого, по-настоящему, и
начинается моя хроника.
— Проиграете! — захохотал Липутин. — Влюблен, влюблен как кошка, а знаете ли, что
началось ведь
с ненависти. Он до
того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за
то, что она ездит верхом, что чуть не ругал ее вслух на улице; да и ругал же! Еще третьего дня выругал, когда она проезжала, — к счастью, не расслышала, и вдруг сегодня стихи! Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
А теперь, описав наше загадочное положение в продолжение этих восьми дней, когда мы еще ничего не знали, приступлю к описанию последующих событий моей хроники и уже, так сказать,
с знанием дела, в
том виде, как всё это открылось и объяснилось теперь. Начну именно
с восьмого дня после
того воскресенья,
то есть
с понедельника вечером, потому что, в сущности,
с этого вечера и
началась «новая история».
— А вы что такое, чтоб я
с вами ехала? Сорок лет сряду
с ним на горе сиди — ишь подъехал. И какие, право, люди нынче терпеливые
начались! Нет, не может
того быть, чтобы сокол филином стал. Не таков мой князь! — гордо и торжественно подняла она голову.
В этой фабрике Шпигулиных только что
началась тогда
та самая «шпигулинская история», о которой так много у нас прокричали и которая
с такими вариантами перешла и в столичные газеты.
Я почти положительно знаю, что вот
с этого-то рокового утра и
начались первые явные следы
того состояния, которое и привело, говорят, бедного Андрея Антоновича в
то известное особое заведение в Швейцарии, где он будто бы теперь собирается
с новыми силами.
Будучи в числе распорядителей,
то есть в числе двенадцати «молодых людей
с бантом», я сам своими глазами видел, как
начался этот позорной памяти день.
Разумеется, кончилось не так ладно; но
то худо, что
с него-то и
началось. Давно уже
началось шарканье, сморканье, кашель и всё
то, что бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить в недоумение. Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал
с лестницы из передней, но вслед за
тем наступила такая тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще
начался, но пылало в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Неточные совпадения
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в
том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин,
с которого, собственно, и
начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Начались подвохи и подсылы
с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался
тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился
с узелком, заперся в мастерской и
с тех пор затосковал.
Прежде (это
началось почти
с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в
том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Она долго не могла поверить
тому, чтобы раздор
начался с такого безобидного, не близкого ничьему сердцу разговора.
Когда
началась четырехверстная скачка
с препятствиями, она нагнулась вперед и, не спуская глаз, смотрела на подходившего к лошади и садившегося Вронского и в
то же время слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом зa Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса мужа
с знакомыми интонациями.