Неточные совпадения
Я только теперь, на днях,
узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в нашей губернии, не только не в ссылке,
как принято было у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился.
Может быть, спросят:
как мог я
узнать такую тонкую подробность?
Бог
знает как тут судить, но вероятнее, что ничего и не начиналось в сердце Варвары Петровны такого, что могло бы оправдать вполне подозрения Степана Трофимовича.
Узнали наконец, посторонними путями, что он опять в Петербурге, но что в прежнем обществе его уже не встречали вовсе; он куда-то
как бы спрятался.
Доискались, что он живет в какой-то странной компании, связался с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и бог
знает в
каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это ему нравится.
Наш принц вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие,
какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт
знает для чего, совершенно без всякого повода.
— Вы, конечно, извините… Я, право, не
знаю,
как мне вдруг захотелось… глупость…
Губернатора,
как нарочно, не случилось тогда в городе; он уехал неподалеку крестить ребенка у одной интересной и недавней вдовы, оставшейся после мужа в интересном положении; но
знали, что он скоро воротится.
С своей стороны, я даже до сих пор не
знаю,
как объяснить, несмотря даже на вскоре последовавшее событие, казалось бы всё объяснившее и всех, по-видимому, умиротворившее.
— Вот! да
как он мог
узнать про то, что я тебе скажу?
— Уж не
знаю,
каким это манером узнали-с, а когда я вышла и уж весь проулок прошла, слышу, они меня догоняют без картуза-с: «Ты, говорят, Агафьюшка, если, по отчаянии, прикажут тебе: “Скажи, дескать, своему барину, что он умней во всем городе”, так ты им тотчас на то не забудь: “Сами оченно хорошо про то знаем-с и вам того же самого желаем-с…”»
Алеша и полковник еще не успели ничего понять, да им и не видно было и до конца казалось, что те шепчутся; а между тем отчаянное лицо старика их тревожило. Они смотрели выпуча глаза друг на друга, не
зная, броситься ли им на помощь,
как было условлено, или еще подождать. Nicolas заметил, может быть, это и притиснул ухо побольнее.
О господине Ставрогине вся главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора бог
знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил
как в свое собственное существование.
«Бог
знает как эти люди делаются!» — думал Nicolas в недоумении, припоминая иногда неожиданного фурьериста.
— Вам, excellente amie, [добрейший друг (фр.).] без всякого сомнения известно, — говорил он, кокетничая и щегольски растягивая слова, — что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то есть нововыпеченный, новопоставленный… Ces interminables mots russes!.. [Эти нескончаемые русские слова!.. (фр.)] Но вряд ли могли вы
узнать практически, что такое значит административный восторг и
какая именно это штука?
Mais, entre nous soit dit, [Но, между нами говоря (фр.).] что же и делать человеку, которому предназначено стоять «укоризной»,
как не лежать, —
знает ли она это?
— Стой, молчи. Во-первых, есть разница в летах, большая очень; но ведь ты лучше всех
знаешь,
какой это вздор. Ты рассудительна, и в твоей жизни не должно быть ошибок. Впрочем, он еще красивый мужчина… Одним словом, Степан Трофимович, которого ты всегда уважала. Ну?
— Дура ты! — накинулась она на нее,
как ястреб, — дура неблагодарная! Что у тебя на уме? Неужто ты думаешь, что я скомпрометирую тебя хоть чем-нибудь, хоть на столько вот! Да он сам на коленках будет ползать просить, он должен от счастья умереть, вот
как это будет устроено! Ты ведь
знаешь же, что я тебя в обиду не дам! Или ты думаешь, что он тебя за эти восемь тысяч возьмет, а я бегу теперь тебя продавать? Дура, дура, все вы дуры неблагодарные! Подай зонтик!
Она объяснила ему всё сразу, резко и убедительно. Намекнула и о восьми тысячах, которые были ему дозарезу нужны. Подробно рассказала о приданом. Степан Трофимович таращил глаза и трепетал. Слышал всё, но ясно не мог сообразить. Хотел заговорить, но всё обрывался голос.
Знал только, что всё так и будет,
как она говорит, что возражать и не соглашаться дело пустое, а он женатый человек безвозвратно.
Вы
знаете тоже,
как она вас уважает.
Бог
знает как установились подобные отношения.
Прошла неделя, а он всё еще не
знал, жених он или нет, и никак не мог
узнать об этом наверно,
как ни бился.
Он
знал во всякую минуту все самые последние новости и всю подноготную нашего города, преимущественно по части мерзостей, и дивиться надо было, до
какой степени он принимал к сердцу вещи, иногда совершенно до него не касавшиеся.
— Позвольте
узнать,
как мне ближе выйти на Быкову улицу?
Проклятие на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё
узнал, то есть
узнал, что мне уже известно, кто он такой, что я его читал и благоговел пред ним с самого детства, что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул еще раз головой и пошел прямо,
как я указал ему. Не
знаю, для чего я поворотил за ним назад; не
знаю, для чего я пробежал подле него десять шагов. Он вдруг опять остановился.
— Comment! [
Как! (фр.)] Так неужели вы что-нибудь
знаете об этом несчастном супружестве de се pauvre ami [этого бедного друга (фр.).] и эту женщину? — воскликнул Степан Трофимович, вдруг увлекшись чувством. — Вас первого человека встречаю, лично знающего; и если только…
—
Какой вздор! — отрезал инженер, весь вспыхнув. —
Как вы, Липутин, прибавляете! Никак я не видал жену Шатова; раз только издали, а вовсе не близко… Шатова
знаю. Зачем же вы прибавляете разные вещи?
Я, который изучил мою бедную Россию
как два мои пальца, а русскому народу отдал всю мою жизнь, я могу вас заверить, что он русского народа не
знает, и вдобавок…
Сижу и верить отказываюсь; сами
знаете,
как она меня всегда третировала!
Вчера вечером, под влиянием разговора у Варвары Петровны (сами можете представить,
какое впечатление на меня произвело), обратился я к Алексею Нилычу с отдаленным вопросом: вы, говорю, и за границей и в Петербурге еще прежде
знали Николая Всеволодовича;
как вы, говорю, его находите относительно ума и способностей?
— Я еще его не поил-с, да и денег таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не
знаю,
как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда
как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
И всё-то неправда, я потом всё
узнала,
как перевозят, но
как он мне хорошо лгал тогда, Маврикий Николаевич, почти лучше правды!
А помните,
как вы бросались ко мне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, — да не бойтесь же Маврикия Николаевича; он про вас всё, всё
знает, давно, вы можете плакать на его плече сколько угодно, и он сколько угодно будет стоять!..
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я всю жизнь думала, что и бог
знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем
как будто не рада, несмотря на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— Ну да
как же? Мамаша, правда, сначала
узнала через Алену Фроловну, мою няню; ей ваша Настасья прибежала сказать. Ведь вы говорили же Настасье? Она говорит, что вы ей сами говорили.
—
Знаю, что брат,
какой вы, право! — перебила она в нетерпении. — Я хочу
знать, что он такое,
какой человек?
— Вы думаете? — улыбнулся он с некоторым удивлением. — Почему же? Нет, я… я не
знаю, — смешался он вдруг, — не
знаю,
как у других, и я так чувствую, что не могу,
как всякий. Всякий думает и потом сейчас о другом думает. Я не могу о другом, я всю жизнь об одном. Меня бог всю жизнь мучил, — заключил он вдруг с удивительною экспансивностью.
— Проиграете! — захохотал Липутин. — Влюблен, влюблен
как кошка, а
знаете ли, что началось ведь с ненависти. Он до того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за то, что она ездит верхом, что чуть не ругал ее вслух на улице; да и ругал же! Еще третьего дня выругал, когда она проезжала, — к счастью, не расслышала, и вдруг сегодня стихи!
Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь
как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас
узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
Многие желали бы потом справиться, но
какой же труд разыскивать в этом море листов, часто не
зная ни дня, ни места, ни даже года случившегося происшествия?
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не
знаю,
как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так
как я на вас смотрела
как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так
как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
Мало того, я все-таки и теперь не
знал, что именно надо устроить: свиданье, но
какое свиданье?
Этот Шигалев, должно быть, уже месяца два
как гостил у нас в городе; не
знаю, откуда приехал; я слышал про него только, что он напечатал в одном прогрессивном петербургском журнале какую-то статью.
— Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю, хотя бы и с целью «
узнать личным опытом» и т. д. — в этом, ей-богу, есть
как будто какая-то великодушная твердость… Да
как же вы оттуда выбрались?
Я тотчас же рассказал всё, в точном историческом порядке, и прибавил, что хоть я теперь и успел одуматься после давешней горячки, но еще более спутался: понял, что тут что-то очень важное для Лизаветы Николаевны, крепко желал бы помочь, но вся беда в том, что не только не
знаю,
как сдержать данное ей обещание, но даже не понимаю теперь, что именно ей обещал.
—
Знаешь что, Шатушка, — покачала она головой, — человек ты, пожалуй, и рассудительный, а скучаешь. Странно мне на всех вас смотреть; не понимаю я,
как это люди скучают. Тоска не скука. Мне весело.
— А
как же: маленький, розовенький, с крошечными такими ноготочками, и только вся моя тоска в том, что не помню я, мальчик аль девочка. То мальчик вспомнится, то девочка. И
как родила я тогда его, прямо в батист да в кружево завернула, розовыми его ленточками обвязала, цветочками обсыпала, снарядила, молитву над ним сотворила, некрещеного понесла, и несу это я его через лес, и боюсь я лесу, и страшно мне, и всего больше я плачу о том, что родила я его, а мужа не
знаю.
Знаешь, Шатушка, я сон
какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: «Кошечка, говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!» Вот я «кошечке»-то пуще всего и обрадовалась: любит, думаю.
Утром,
как уже известно читателю, я обязан был сопровождать моего друга к Варваре Петровне, по ее собственному назначению, а в три часа пополудни я уже должен был быть у Лизаветы Николаевны, чтобы рассказать ей — я сам не
знал о чем, и способствовать ей — сам не
знал в чем.