Неточные совпадения
Не
знаю, верно ли, но утверждали еще, что в Петербурге было отыскано в
то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание.
Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между
тем расстаться не могут. Расстаться даже никак нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно
знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену.
Я
знаю наверное, что она всегда внимательнейшим образом эти письма прочитывала, даже в случае и двух писем в день, и, прочитав, складывала в особый ящичек, помеченные и рассортированные; кроме
того, слагала их в сердце своем.
До управляющих было до невероятности высоко, но его они встретили радушно, хотя, конечно, никто из них ничего о нем не
знал и не слыхивал кроме
того, что он «представляет идею».
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики
знать не
знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое упоение; и, стало быть, не было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о
том без ощущения обиды.
Если уж очень подпивали, — а это случалось, хотя и не часто, —
то приходили в восторг, и даже раз хором, под аккомпанемент Лямшина, пропели «Марсельезу», только не
знаю, хорошо ли вышло.
— Нельзя любить
то, чего не
знаешь, а они ничего в русском народе не смыслили!
Знайте наверно, что все
те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере
того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными.
Наш принц вдруг, ни с
того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам,
то есть главное именно в
том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт
знает для чего, совершенно без всякого повода.
— А они против этого приказали вам отвечать-с, — еще бойчее подхватила Агафья, — что они и без вас про
то знают и вам
того же желают.
— Вот! да как он мог
узнать про
то, что я тебе скажу?
— Уж не
знаю, каким это манером узнали-с, а когда я вышла и уж весь проулок прошла, слышу, они меня догоняют без картуза-с: «Ты, говорят, Агафьюшка, если, по отчаянии, прикажут тебе: “Скажи, дескать, своему барину, что он умней во всем городе”, так ты им тотчас на
то не забудь: “Сами оченно хорошо про
то знаем-с и вам
того же самого желаем-с…”»
Алеша и полковник еще не успели ничего понять, да им и не видно было и до конца казалось, что
те шепчутся; а между
тем отчаянное лицо старика их тревожило. Они смотрели выпуча глаза друг на друга, не
зная, броситься ли им на помощь, как было условлено, или еще подождать. Nicolas заметил, может быть, это и притиснул ухо побольнее.
О господине Ставрогине вся главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в
то же время яростного сектатора бог
знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил как в свое собственное существование.
— Вам, excellente amie, [добрейший друг (фр.).] без всякого сомнения известно, — говорил он, кокетничая и щегольски растягивая слова, — что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове,
то есть нововыпеченный, новопоставленный… Ces interminables mots russes!.. [Эти нескончаемые русские слова!.. (фр.)] Но вряд ли могли вы
узнать практически, что такое значит административный восторг и какая именно это штука?
En un mot, я вот прочел, что какой-то дьячок в одной из наших заграничных церквей, — mais c’est très curieux, [однако это весьма любопытно (фр.).] — выгнал,
то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes, [прелестных дам (фр.).] пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job… [вы
знаете эти псалмы и книгу Иова (фр.).] — единственно под
тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок и чтобы приходили в показанное время…», и довел до обморока…
— Так я и
знала! Я в Швейцарии еще это предчувствовала! — раздражительно вскричала она. — Теперь вы будете не по шести, а по десяти верст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не
то что постарели, вы одряхлели… вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук… quelle idée rouge! [что за дикая выдумка! (фр.)] Продолжайте о фон Лембке, если в самом деле есть что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.
— Напишу ему тотчас же. Коли всё было так,
то пустая размолвка; всё вздор! Да и Дарью я слишком
знаю; вздор.
Тот узнал про это и раз подглядел ее врасплох.
И,
знаете, всё от
той же недосиженности, сентиментальности!
Неужели тоже от сентиментальности?» Я не
знаю, есть ли правда в этом замечании Степана Трофимовича; я
знаю только, что Петруша имел некоторые сведения о продаже рощи и о прочем, а Степан Трофимович
знал, что
тот имеет эти сведения.
Накануне вы с нею переговорите, если надо будет; а на вашем вечере мы не
то что объявим или там сговор какой-нибудь сделаем, а только так намекнем или дадим
знать, безо всякой торжественности.
Когда я, в
тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о нашем разговоре, —
тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «
Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать, что возможности не было
узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем.
— Вот верьте или нет, — заключил он под конец неожиданно, — а я убежден, что ему не только уже известно всё со всеми подробностями о нашемположении, но что он и еще что-нибудь сверх
того знает, что-нибудь такое, чего ни вы, ни я еще не
знаем, а может быть, никогда и не
узнаем, или
узнаем, когда уже будет поздно, когда уже нет возврата!..
Когда пошли у нас недавние слухи, что приедет Кармазинов, я, разумеется, ужасно пожелал его увидать и, если возможно, с ним познакомиться. Я
знал, что мог бы это сделать чрез Степана Трофимовича; они когда-то были друзьями. И вот вдруг я встречаюсь с ним на перекрестке. Я тотчас
узнал его; мне уже его показали дня три
тому назад, когда он проезжал в коляске с губернаторшей.
Проклятие на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё
узнал,
то есть
узнал, что мне уже известно, кто он такой, что я его читал и благоговел пред ним с самого детства, что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул еще раз головой и пошел прямо, как я указал ему. Не
знаю, для чего я поворотил за ним назад; не
знаю, для чего я пробежал подле него десять шагов. Он вдруг опять остановился.
— Именно, в
том же самом доме, — воскликнул Липутин, — только Шатов наверху стоит, в мезонине, а они внизу поместились, у капитана Лебядкина. Они и Шатова
знают и супругу Шатова
знают. Очень близко с нею за границей встречались.
В один миг припомнилась мне его догадка о
том, что Липутин
знает в нашем деле не только больше нашего, но и еще что-нибудь, чего мы сами никогда не
узнаем.
— Я ничего не
знаю, или мало, — с
тем же раздражением отвечал инженер, — вы Лебядкина пьяным поите, чтоб
узнавать. Вы и меня сюда привели, чтоб
узнать и чтоб я сказал. Стало быть, вы шпион!
— Я еще его не поил-с, да и денег таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не
знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет,
то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
Она казалась гордою, а иногда даже дерзкою; не
знаю, удавалось ли ей быть доброю; но я
знаю, что она ужасно хотела и мучилась
тем, чтобы заставить себя быть несколько доброю.
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я всю жизнь думала, что и бог
знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на
то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— А конфидента под рукой не случилось, а Настасья подвернулась, — ну и довольно! А у
той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это всё равно; ну пусть
знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано… Да, забыла, — уселась она опять, — слушайте, что такое Шатов?
— Я сама слышала, что он какой-то странный. Впрочем, не о
том. Я слышала, что он
знает три языка, и английский, и может литературною работой заниматься. В таком случае у меня для него много работы; мне нужен помощник, и чем скорее,
тем лучше. Возьмет он работу или нет? Мне его рекомендовали…
— Я довольно хорошо
знаю Шатова, — сказал я, — и если вы мне поручите передать ему,
то я сию минуту схожу.
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы,
тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя,
тот тайну обмана
узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя,
тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и ничего не будет. Но никто еще ни разу не сделал.
— Проиграете! — захохотал Липутин. — Влюблен, влюблен как кошка, а
знаете ли, что началось ведь с ненависти. Он до
того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за
то, что она ездит верхом, что чуть не ругал ее вслух на улице; да и ругал же! Еще третьего дня выругал, когда она проезжала, — к счастью, не расслышала, и вдруг сегодня стихи!
Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно
то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас
узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать,
то я не
знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете,
то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Да о самом главном, о типографии! Поверьте же, что я не в шутку, а серьезно хочу дело делать, — уверяла Лиза всё в возрастающей тревоге. — Если решим издавать,
то где же печатать? Ведь это самый важный вопрос, потому что в Москву мы для этого не поедем, а в здешней типографии невозможно для такого издания. Я давно решилась завести свою типографию, на ваше хоть имя, и мама, я
знаю, позволит, если только на ваше имя…
— Впрочем, если к завтраму не устроится,
то я сама пойду, что бы ни вышло и хотя бы все
узнали.
Мало
того, я все-таки и теперь не
знал, что именно надо устроить: свиданье, но какое свиданье?
Если Липутин и мечтал когда-нибудь, что фаланстера могла бы осуществиться в нашей губернии,
то этот наверное
знал день и час, когда это сбудется.
Я тотчас же рассказал всё, в точном историческом порядке, и прибавил, что хоть я теперь и успел одуматься после давешней горячки, но еще более спутался: понял, что тут что-то очень важное для Лизаветы Николаевны, крепко желал бы помочь, но вся беда в
том, что не только не
знаю, как сдержать данное ей обещание, но даже не понимаю теперь, что именно ей обещал.
— А как же: маленький, розовенький, с крошечными такими ноготочками, и только вся моя тоска в
том, что не помню я, мальчик аль девочка.
То мальчик вспомнится,
то девочка. И как родила я тогда его, прямо в батист да в кружево завернула, розовыми его ленточками обвязала, цветочками обсыпала, снарядила, молитву над ним сотворила, некрещеного понесла, и несу это я его через лес, и боюсь я лесу, и страшно мне, и всего больше я плачу о
том, что родила я его, а мужа не
знаю.
Знаешь, Шатушка, я сон какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: «Кошечка, говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!» Вот я «кошечке»-то пуще всего и обрадовалась: любит, думаю.
— Где вы живете? Неужели никто, наконец, не
знает, где она живет? — снова нетерпеливо оглянулась кругом Варвара Петровна. Но прежней кучки уже не было; виднелись всё знакомые, светские лица, разглядывавшие сцену, одни с строгим удивлением, другие с лукавым любопытством и в
то же время с невинною жаждой скандальчика, а третьи начинали даже посмеиваться.
— О, без сомнения я не захочу лишить ее этого удовольствия,
тем более что я сама… — с удивительною любезностью залепетала вдруг Юлия Михайловна, — я сама… хорошо
знаю, какая на наших плечиках фантастическая всевластная головка (Юлия Михайловна очаровательно улыбнулась)…
— Конечно, от вас нечего больше ждать! — с негодованием оборвала Варвара Петровна. Ей ясно было теперь, что все что-то
знают и между
тем все чего-то трусят и уклоняются пред ее вопросами, хотят что-то скрыть от нее.
—
Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно, опять что-нибудь вообразила себе, с
тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как madame Lefebure тебя тут же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?