Неточные совпадения
Я только теперь, на днях,
узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в
нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился.
Наш принц вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт
знает для чего, совершенно без всякого повода.
О господине Ставрогине вся главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в
нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора бог
знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в
нашей губернии он верил как в свое собственное существование.
Он
узнал положительно, что некоторые из
наших дам намеревались прекратить к Варваре Петровне визиты.
En un mot, я вот прочел, что какой-то дьячок в одной из
наших заграничных церквей, — mais c’est très curieux, [однако это весьма любопытно (фр.).] — выгнал, то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes, [прелестных дам (фр.).] пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job… [вы
знаете эти псалмы и книгу Иова (фр.).] — единственно под тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок и чтобы приходили в показанное время…», и довел до обморока…
Оказалось, что он уже обо всем
узнал от
наших, мною только что предуведомленных.
Он
знал во всякую минуту все самые последние новости и всю подноготную
нашего города, преимущественно по части мерзостей, и дивиться надо было, до какой степени он принимал к сердцу вещи, иногда совершенно до него не касавшиеся.
Когда я, в тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о
нашем разговоре, — тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «
Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать, что возможности не было
узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем.
В один миг припомнилась мне его догадка о том, что Липутин
знает в
нашем деле не только больше
нашего, но и еще что-нибудь, чего мы сами никогда не
узнаем.
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик
нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас
узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
Если Липутин и мечтал когда-нибудь, что фаланстера могла бы осуществиться в
нашей губернии, то этот наверное
знал день и час, когда это сбудется.
— О, без сомнения я не захочу лишить ее этого удовольствия, тем более что я сама… — с удивительною любезностью залепетала вдруг Юлия Михайловна, — я сама… хорошо
знаю, какая на
наших плечиках фантастическая всевластная головка (Юлия Михайловна очаровательно улыбнулась)…
Именно: говорили иные, хмуря брови и бог
знает на каком основании, что Николай Всеволодович имеет какое-то особенное дело в
нашей губернии, что он чрез графа К. вошел в Петербурге в какие-то высшие отношения, что он даже, может быть, служит и чуть ли не снабжен от кого-то какими-то поручениями.
А теперь, описав
наше загадочное положение в продолжение этих восьми дней, когда мы еще ничего не
знали, приступлю к описанию последующих событий моей хроники и уже, так сказать, с знанием дела, в том виде, как всё это открылось и объяснилось теперь. Начну именно с восьмого дня после того воскресенья, то есть с понедельника вечером, потому что, в сущности, с этого вечера и началась «новая история».
— Что ж, и с богом, как в этих случаях говорится, делу не повредит (видите, я не сказал:
нашему делу, вы словцо нашене любите), а я… а я что ж, я к вашим услугам, сами
знаете.
— Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное.
Наши доходишки, сами
знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех пор день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся.
Я,
знаете, устраиваю целый день увеселений, по подписке, в пользу бедных гувернанток из
нашей губернии.
— Я согласен, что основная идея автора верна, — говорил он мне в лихорадке, — но ведь тем ужаснее! Та же
наша идея, именно
наша; мы, мы первые насадили ее, возрастили, приготовили, — да и что бы они могли сказать сами нового, после нас! Но, боже, как всё это выражено, искажено, исковеркано! — восклицал он, стуча пальцами по книге. — К таким ли выводам мы устремлялись? Кто может
узнать тут первоначальную мысль?
Маврикий Николаевич взял стакан, отдал военный полупоклон и начал пить. Не
знаю почему, все
наши так и покатились со смеху.
—
Знаете еще, что говорит Кармазинов: что в сущности
наше учение есть отрицание чести и что откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно.
Был, не
знаю для чего, и сын
нашего городского головы, тот самый скверный мальчишка, истаскавшийся не по летам и о котором я уже упоминал, рассказывая историю маленькой поручицы.
Администраторы, литераторы, о,
наших много, ужасно много, и сами того не
знают!
Вы
знаете, в
нашем городе, если
узнают… mes ennemis… et puis а quoi bon ce procureur, ce cochon de notre procureur, qui deux fois m’a manqué de politesse et qu’on a rossé а plaisir l’autre année chez cette charmante et belle Наталья Павловна, quand il se cacha dans son boudoir.
— Кто может
знать в
наше время, за что его могут арестовать? — загадочно пробормотал он. Дикая, нелепейшая идея мелькнула у меня в уме.
В чем состояло
наше смутное время и от чего к чему был у нас переход — я не
знаю, да и никто, я думаю, не
знает — разве вот некоторые посторонние гости.
Я наверно
знаю, что Кармазинов-то, главное, и потребовал, чтобы буфета утром не было, пока он будет читать, ни под каким видом, несмотря на замечания иных комитетских, что это не совсем в
наших нравах.
Это был тоже какой-то вроде профессора (я и теперь не
знаю в точности, кто он такой), удалившийся добровольно из какого-то заведения после какой-то студенческой истории и заехавший зачем-то в
наш город всего только несколько дней назад.
Что до мужчин, то, несмотря на компактное отсутствие всей
нашей знати, масса их все-таки была густа, но производила двусмысленное и подозрительное впечатление.
Не
знаю, сколько из этих семи… несомненных праведников
нашего города… имели честь посетить ваш бал, но, несмотря на их присутствие, я начинаю чувствовать себя не безопасным.
Нет, это такое самовластие!.. одним словом, я еще ничего не
знаю, тут говорят про двух шпигулинских… но если тут есть и
наши,если хоть один из них тут погрел свои руки — горе тому!
— Но помилуйте, если он человек без предрассудков!
Знаете, Лизавета Николаевна, это всё не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы это сами
знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра… Если не удалась
наша «ладья», если оказалось, что это всего только старый, гнилой баркас, годный на слом…
В то, что Шатов донесет,
наши все поверили; но в то, что Петр Степанович играет ими как пешками, — тоже верили. А затем все
знали, что завтра все-таки явятся в комплекте на место, и судьба Шатова решена. Чувствовали, что вдруг как мухи попали в паутину к огромному пауку; злились, но тряслись от страху.
Ведь он более всех
наших знает,ближе всех стоит к делу, интимнее всех приобщен к нему и до сих пор хоть косвенно, но беспрерывно участвовал в нем.
В одиннадцать часов, только что он отперся и вышел к домашним, он вдруг от них же
узнал, что разбойник, беглый каторжный Федька, наводивший на всех ужас, грабитель церквей, недавний убийца и поджигатель, за которым следила и которого всё не могла схватить
наша полиция, найден чем свет утром убитым, в семи верстах от города, на повороте с большой дороги на проселок, к Захарьину, и что о том говорит уже весь город.
Не более как три дня спустя по его отъезде у нас в городе получено было из столицы приказание немедленно заарестовать его — за какие собственно дела,
наши или другие, — не
знаю.
— О, je m’en souviens, oui, l’Apocalypse. Lisez, lisez, [О, я припоминаю это, да, Апокалипсис. Читайте, читайте (фр.).] я загадал по книге о
нашей будущности, я хочу
знать, что вышло; читайте с ангела, с ангела…